Тимур Кибиров, "Послание Л.С.Рубинштейну" и другие стихи

[Pit_]

Тимур Кибиров
Послание Л.С.Рубинштейну
"... В ходе следствия была сделана литературоведческая экспертиза, которая
установила художественный характер использования ненормативной лексики."
газета "Час пик"

Лева милый! Энтропия!
Энтропия, друг ты мой!
Только мы стоим босые
 с непокрытой головой.

Мы босые, небольшие,
осененные листвой,
пишем в книжки записные
 по-над бездной роковой.

Лишь лучи свои косые
 тянет вечер золотой.
Лишь растения живые
 нам кивают головой.

Лишь цветочки - до свиданья!
Облака - в последний раз!
Лишь прольется на прощанье
 влага светлая из глаз.

2.

Лишь продукты пропитанья
 вкус наш радуют подчас,
но готовься жить заране
 без ветчин и без колбас!

Без кондитерских изделий!
Без капусты! Без грибов!
Без лапши! Без вермишели!
Все проходит. Будь готов.

Все проходит. Все не вечно.
Энтропия, друг ты мой!
Как чахотка, скоротечно
 и смешно, как геморрой

 и как СПИД, ты слышишь, Лева?
Слушай, Лева, не вертись!
Всё равно и всё фигово.
Что нам делать? Как спастись?

Даже сёминою водкой
 чокаясь в кругу друзей,
про себя я знаю четко:
всё фигово, пей не пей!

Пой не пой - фигово, Лева!
Нету, нету ничего!
Дым багровый. Ров дерьмовый.
Вой кошачий половой.

Даже женским бюстом, Лева,
упиваясь в час ночной,
знаю я, что всё фигово.
Знаю, знаю, дорогой.

3.

Все проходит. Все проходит.
Опадает маков цвет.
Безобразья нет в природе.
Но и нас в природе нет.

Нет как нет, и быть не может!
Впереди и позади!
Страшно, Лева! Ну и рожи!
Ну их на фиг! Не гляди!

Тише, тише, Лева, милый.
Лев Семеныч, любера!
Энтропии свет постылый
 заливает вечера.

Надвигается, послушай,
надвигается пиздец.
Тише, тише, глуше, глуше
 колыхания сердец.

Тише, тише. Глуше, глуше.
Глубже, глубже. Навсегда.
Лев Семеныч! Наши души
 быстротечны, как вода.

Быстротечны, быстроходны,
мчатся, мчатся - не догнать...
Ярость, Лева, благородна,
но бессмысленна, видать.

4.

Солнце всходит и заходит.
Тополь листья теребит.
Всё красиво. Всё проходит.
 "До свиданья!" - говорит.

Золотистые листочки.
Голосистый соловей.
Золотистый пух на щечках
 у любимой у моей.

Золотистый пух на щечках.
Золотистый пух везде!
Светло-синие чулочки!
Темно-синее гадэ!

И продукты пропитанья,
сервилат и карбонат!..
До свиданья, до свиданья!
Я ни в чем не виноват!

Где ж утраченная свежесть
 на лазоревом коне?
Зубы, волосы всё реже,
и всё чаще страшно мне.

Дьявол в черном коленкоре
 ироничен и речист,
умник, бабник и обжора,
то фашист, то коммунист,

дух вражды и отрицанья,
сытый, гладкий молодец!
Днесь сбываются Писанья,
надвигается пиздец!

Над кладбищем ветер свищет.
Страшно, страшно! У-у-у!
Вот те право на жилище,
пища пылкому уму!

И хоть стой, хоть падай, Лева!
Хоть ты тресни - хоть бы что!
Всё действительно фигово.
Всё проходит, все ничто.

5.

Осень, Лев Семеныч, осень.
На печальном склоне лет
 дать ответ мы жадно просим.
Знак согласия в ответ.

Осень, Лев Семеныч, осень.
Опадает лесопарк.
Вместе с горестным вопросом
 изо рта струится пар.

Ходят девки испитые,
не дождавшися любви.
И летят листы златые,
словно карточки твои.

Твои карточки, как листья,
так сухи, печальны так...
В небе холодно и чисто.
В небе выгоревший стяг.

Ё-моё, товарищ Лева!
Ё-моё и ё-твоё.
Всё фигово. Всё фиговей
 тянется житьё-бытьё.

Что стояло - опадает,
выпадает, что росло.
В парке девушка рыдает,
опершися на весло.

Гипс крошится, пропадает.
Нос отбит хулиганьем.
Арматура выползает
 и ржавеет под дождем.

6.

Осень, осень. Энтропия.
Не узнать весенних мест.
В инструменты духовые
 дует ЖЭКовский оркестр.

Духовой оркестр играет.
Сон осенний. Две слезы.
Пудель грязный пробегает,
чьи-то нюхает следы.

Духовой оркестр играет.
Две слезы да три сестры.
Сердце влагой набухает.
Всё стaро. И все стары.

И две пары - ах ты, Боже! -
вальс танцуют, Боже мой!
На кого они похожи!
Может, и на нас с тобой.

И одна из дам с авоськой
 в шляпке дочери своей.
Хной подкрашена прическа.
Туфли старые на ней.

И в мохеровой беретке
 рядом женщина кружит.
Плащ шуршит у мамы этой,
дряблая щека дрожит.

Кавалеры - ветераны
 ВОВ, а может быть, и ВОСР,
отставные капитаны,
замполиты ПВО.

Кружат пары. Ах ты Боже!
Две слезы. Да три войны.
Лев Семеныч! Ну и рожи!
Как они увлечены!

Сон осенний. Сумрак сонный.
Все и вся обречены.
Погляди же, Лев Семеныч, -
улыбаются они!!

Улыбайтесь, улыбайтесь
 и кружитесь! Ничего!
Вспоминайте, вспоминайте
 майский полдень грозовой!

Вы простите за нескромность,
за смешок из-за кустов.
Сердце влажное огромно.
Сон осенний. Нету слов.

Улыбайтесь, дорогие!
Не смущайтесь. Ерунда!
Мы сквозь листья золотые
 Вас полюбим навсегда.

И оркестр зовет куда-то,
сердце тискает и мнет.
Эх, какой мы все, ребята,
добрый, в сущности, народ!

Ух, и добрые мы люди!
Кто ж помянет о былом -
глазки вон тому иуде!..
Впрочем, это о другом.

7.

Да и нынче всё иное!
Солженицын зря потел!
Вот на Сталина грозою
 Вознесенский налетел!

А за ним бойцы лихие!
Даже Вегин-исполин!
Мчатся бурей по России,
все герои, как один!

И на Сталина войною,
и на Берию войной!
Вслед за Партией родною,
Вслед за Партией родной!

А вдали звенят струною
 легионы нежных тех,
КСП своей слюною
 начертавших на щите!

Впрочем, только ли слюною?
Розенбаум в Афган слетал,
с кровью красною чужою
 сопли сладкие смешал.

Ох уж мне литература,
энтропия, сучья вошь,
волчье вымя, рыбья шкура,
деревянный макинтош!

8.

 "Любишь метареалистов?" -
ты спросил меня, ханжу.
 "Нет! - ответил я ершисто, -
вкуса в них не нахожу!"

Нету вкуса никакого!
Впрочем, и не мудрено -
эти кушания, Лева,
пережеваны давно!

Пережеваны и даже
 переварены давно!
Оттого такая каша.
Грустно, Лева, и смешно.

9.

Извела меня Щербина,
Нина,звонкий наш Нинок!
Зря родился я мужчиной!
Вырву грешный между ног!

10.

А в журнале "Юность", Боже,
хлещет "Новая волна"!
Добираясь до Сережи,
нахлебался я сполна!

Вот уж смелые ребята!
Вот уж озорной народ!
Скоро кончится осада,
скоро ЦДЛ падет!

Запируют на просторе,
всяк виконт де Бражелон,
в разливанном этом море
 энтропией поглощен.

11.

Спросишь ты: "А ваше кредо?"
Наше кредо с давних пор -
"Задушевная беседа",
развеселый разговор!

Этот шепчет в даль куда-то,
тот кикиморой орет.
Ах, какой мы все, ребята,
удивительный народ!

Не пропойцы мы, и вовсе
 ни при чем маркиз де Сад!
Просто мы под сердцем носим
 то, что носят в Госиздат!

Дай же Пригову стрекозу,
не жидись и не жалей!
Мише дай стрекозу тоже.
Мне - 14 рублей.

А себе возьми, что хочешь.
Что ты хочешь? Ну, возьми...
Всё длиннее. Всё короче.
Всё короче наши дни.

И душе в заветной лире
 как от тленья убежать?
Тонкой ниточкой, пунктиром
 всё течет, не удержать.

Всё течет и изменяет
 нам с тобой и нас с тобой.
В черной яме пропадает
 тонкий голос золотой.

12.

Ты видал ли сон, о Лева?
Я видал его не раз!
Там, под небом бирюзовым,
видел я сидящих нас.

Розы там благоухали,
ласковый зефир витал,
серны легкие мелькали,
волны искрились меж скал.

Плектр струны коснется, Лева,
чаши пенятся вином,
Айзенберг в венке бордовом,
все мы вместе за столом.

В чем-то белом, молодые,
с хрусталем и шашлыком,
и прелестницы младые
 нам поют, и мы поем

 так красиво, так красиво!
Так невинно, вкусно так!..
Лев Семеныч, мы в России.
Мрак, бардак да перетак.

13.

Мрак да враг. Да щи, да каша.
Грозно смотрит таракан.
Я люблю Россию нашу.
Я пропал, и ты - не пан!

Я люблю Россию, Лева,
край белеющих берез,
край погибели пуховой,
рваных ран да пьяных слез.

Тараканы в барабаны.
Вошки-блошки по углам.
И мерещатся в тумане
 пролетарии всех стран.

И в сыром ночном бурьяне,
заплутав, орет гармонь.
Со свинчаткою в кармане
 ходит-бродит Угомон.

Бью баклуши. Бьют кого-то.
Нас пока еще не бьют.
Бьют в господские ворота,
только им не отопрут.

Мрак да злак, да фу-ты ну-ты,
флаг, бардак, верстак, кабак,
елки-палки, нетто-брутто,
марш-бросок, пиздык-хуяк,

сикось-накось, выкрась-выбрось,
Сивцев Вражек, Иван-чай,
Львов-Хабаровск, Кушка-Выборг,
жди-пожди да не серчай!

Тройка мчится, тройка скачет
 в рыжей жиже по весне,
злого ямщика хуячит
 злой фельдъегерь по спине.

По долинам и по взгорьям,
рюмка колом, комом блин.
Страшно, страшно поневоле
 средь неведомых равнин!..

14.

Слышу трели жаворонка.
Вижу росы на лугах.
Заливного поросенка.
Самогонку в стаканах.

Это всё моё, родное,
это всё хуё-моё!
То разгулье удалое,
то колючее жнивьё,

то березка, то рябина,
то река, а то ЦК,
то зэка, то хер с полтиной,
то сердечная тоска!

То Чернобыль, то колонны,
то Кобзон, то сухогруз,
то не ветер ветку клонит,
то не Чкалов - это Руст!

То ли битва, то ли брюква,
то ли роспись Хохломы.
И на 3 веселых буквы
 посылаемые мы.

15.

На дорожке - трясогузка.
В роще - курский соловей.
Лев Семеныч! Вы не русский!
Лева, Лева! Ты - еврей!

Я-то хоть чучмек обычный,
ты же, извини, еврей!
Что ж мы плачем неприлично
 над Россиею своей?

Над Россиею своею,
над своею дорогой,
по-над Летой, Лорелеей,
и онегинской строфой,

и малиновою сливой,
розой черною в Аи,
и Фелицей горделивой,
толстой Катькою в крови,

и Каштанкою смешною,
Протазановой вдовой,
черной шалью роковою
 и процентщицей седой,

и набоковской ванессой,
мандельштамовской осой,
и висящей поэтессой
 над Елабугой бухой!

Пусть вприсядку мы не пляшем
 и не окаем ничуть,
пусть же в Сухареву башню
 нам с тобой заказан путь,

мы с тобой по-русски, Лева,
тельник на груди рванем!
Ведь вначале было Слово,
пятый пункт уже потом!

Ведь вначале было слово:
несть ни эллина уже,
ни еврея никакого,
только слово на душе!

Только Слово за душою
 энтропии вопреки
 над Россиею родною,
над усадьбой у реки.

16.

Ты читал газету "Правда"?
Что ты, Лева! Почитай!
Там такую режут правду,
льется гласность через край!

Эх, полным-полна параша!
Нам ее не расхлебать!
Не минует эта чаша.
Не спасти Отчизну-мать.

Энтропия, ускоренье,
разложение основ,
не движенье, а гниенье,
обнажение мослов.

Власть советская, родная,
родненькая, потерпи.
Что ж ты мечешься больная?
Что ж ты знамя теребишь?

И от вражеских наветов
 отпадает ветхий грим.
Ты проходишь, Власть Советов,
словно с белых яблонь дым.

И с улыбкою дурацкой
 ты лежишь в параличе
 в форме штатской, в позе блядской,
зря простив убийц-врачей.

Ты застыла в Мавзолее
 ни жива и не мертва,
сел едва ли не на шею
 бундесверовский У-2!

Всё проходит. Всё конечно.
Дым зловещий. Волчий ров.
Как Черненко, быстротечно
 и нелепо, как Хрущев,

как Ильич, бесплодно, Лева,
и, как Крупская, страшно!
Распадаются основы.
Расползается говно.

17.

Было ж время - процветала
 в мире наша сторона!
В Красном Уголке, бывало,
люд толпился дотемна.

Наших деток в средней школе
 раздавались голоса.
Жгла сердца своим глаголом
 свежей "Правды" полоса.

Нежным светом озарялись
 стены древнего Кремля.
Силомером развлекались
 тенниски и кителя.

И курортники в пижамах
 покупали виноград.
Креп-жоржет носили мамы.
Возрождался Сталинград.

В светлых платьицах с бантами
 первоклассницы смешно
 на паркетах топотали,
шли нахимовцы в кино.

В плюшевых жакетах тетки.
В теплых бурках управдом.
Сквозь узор листвы нечеткий
 в парке девушка с веслом.

Юной свежестью сияла
 тетя с гипсовым веслом
 и, как мы, она не знала,
что обречена на слом.

18.

Помнишь, в байковой пижамке,
свинка, коклюш, пластилин,
с Агнией Барто лежали
 и глотали пертусин?

Как купила мама Леше
- ретрансляция поет -
настоящие калоши,
а в галошах ходит кот!

Почему мы октябрята?
Потому что потому.
Стриженый под бокс вожатый.
Голубой Артек в Крыму.

И вприпрыжку мчались в школу.
Мел крошили у доски.
И в большом колхозном поле
 собирали колоски.

Пили вкусное парное
 с легкой пенкой молоко.
Помнишь? Это всё родное.
Грустно так и далеко.

Помнишь, с ранцем за плечами,
со скворешником в руках
 в барабаны мы стучали
 на линейках и кострах?

Помнишь, в темном кинозале
 в первый раз пронзило нас
 предвкушение печали
 от лучистых этих глаз?

О любви и дружбе диспут.
Хулиганы во дворе.
Дачи, тучи, флаги, избы
 в электричке на заре.

Луч на парте золотится.
Звон трамвайный из фрамуг.
И отличницы ресницы
 так пушисты, милый друг!

В зале актовом плясали,
помнишь, помнишь тот мотив?
И в аптеке покупали
 первый свой презерватив.

19.

На златом крыльце сидели
 трус, дурак и сволота.
Выбирать мы не хотели,
к небу вытянув уста.

Знал бы я, что так бывает.
Знал бы я - не стал бы я!
Что стихи не убивают -
оплетают, как змея!

Что стихи не убивают
/убивают - не стихи!/.
Просто душу вынимают,
угль горящий в грудь вставляют,
отрывают от сохи,

от меча и от орала,
от фрезы, от кобуры,
от рейсфедера с лекалом,
от прилавка, от икры!

Лотман, Лотман, Лосев, Лосев,
де Соссюр и Леви-Стросс!
Вы хлебнули б, мудочесы,
полной гибели всерьез!

С шестикрылым серафимом
 всякий рад поговорить!
С шестирылым керосином
 ты попробуй пошутить!

С шестиствольным карабином,
с шестижильною шпаной,
с шерстобитною машиной
 да с шестеркою гнилой!

С шестиярусной казармой,
с вошью, обглодавшей кость,
с голой площадью базарной,
с энтропией в полный рост!

20.

Что, Семеныч? Аль не любо?
Любо-дорого, пойми!
Пусть дрожат от страха губы -
разговаривай с людьми!

Ничего во всей природе,
Лев Семеныч, не брани,
никого во всем народе
 не кляни и не вини!

Ибо жалость и прощенье,
горе, Лева, и тоска,
ибо тленье и гниенье
 тянутся уже века.

Пусть нахрапом и навалом
 наседает отчий край,
Лева, подставляй ебало,
а руки не подымай!

Ты не тронь их, сирых, малых,
не стреляй в них, пощади!
Ты с любовью запоздалой
 отогрей их на груди...

С неба звездочка слетела,
Лев Семеныч, прямо в глаз.
А кому какое дело,
кто останется из нас.

21.

На мосту стоит машина,
а машина без колес.
Лев Семеныч! Будь мужчиной -
не отлынивай от слез!

На мосту стоит тачанка,
все четыре колеса.
Нас спасет не сердце Данко,
а пресветлая слеза!

На мосту стоит автобус
 с черно-красной полосой.
Умирают люди, чтобы
 мы поплакали с тобой!

На мосту стим мы, Лева.
Плещет сонная вода.
В небе темно-бирюзовом
 загорается звезда.

Так давай же поклянемся -
ни за что и никогда
 не свернем, не отвернемся,
улыбнемся навсегда!

В небе темно-бирюзовом
 тихий ангел пролетел.
Ты успел запомнить, Лева,
что такое он пропел?

Тихий анел пролетает,
ангел смерти - Азраил.
К сердцу рану прижимая,
вот мы падаем без сил.

22.

Что, Семеныч, репка? То-то!
Ну а ты как думал, брат?
Как икоту на Федота
 время, брат, не отогнать!

Репка, Лев Семеныч, репка.
Вот куда нас занесло.
Энтропия держит цепко,
липко, гадко, тяжело.

Там, где эллинам сияла
 нагота и красота,
без конца и без начала
 нам зияет пустота.

Астроном иль гинеколог,
иль работники пера
 пусть подскажут, что такое
 эта черная дыра.

Тянет, тянет метастазы,
гложет вечности жерлом.
И практически ни разу
 не ушел никто живьем.

И практически ни разу...
Разве что один разок
 эта чертова зараза
 вдруг пустилась наутек!

И повесился Иуда!
И Фома вложил персты!
И текут лучи оттуда
 средь Вселенской темноты.

Разве ты не видишь, Лева,
снова в пухе тополя!
Друг ты мой, честное слово,
всё бессмертно, ты и я!

23.

Осененные листвою,
небольшие мы с тобой.
Но спасемся мы с тобою
 Красотою, Красотой!

Добротой и Правдой, Лева,
Гефсиманскою слезой,
влагой свадебной багровой,
превращенною водой!

Дьявол в черном коленкоре
 рыльце лапками укрыл,
злого гада свет с Фавора
 ослепил и оскопил!

Энтропии злые бесы
 убегают наутек!
Он воистину воскресе!
Поцелуемся, дружок!

Пусть мы корчим злые рожи,
пусть кичимся злым умом,
на гусиной нашей коже
 Агнца Светлого клеймо.

И глядит ягненок гневный
 с Рафаэлева холста,
и меж черных дыр Вселенной
 нам сияет Красота!

Мы комочки злого праха,
но душа - теплым-тепла.
Пасха, Лев Семеныч, Пасха!
Лева! Расправляй крыла!

Пасха, Пасха, Лев Семеныч!
Светлой Новости внемли!
Левушка, тверди каноны
 клейкой зелени земли!

В Царстве Божием, о Лева,
в Царствии Грядущем том,
Лева, нехристь бестолковый,
спорим, все мы оживем!

24.

Кончен пир. Умолкли хоры.
Лев Семеныч, кочумай.
Опорожнены амфоры.
Весь в окурках спит минтай.

Не допиты в кубках вины.
На главе венок измят.
Файбисовича картины
 пересмотрены подряд.

Кончив пир, мы поздно встали.
Ехать в Люберцы тебе.
Звезды на небе сияли.
Песня висла на губе.

Как над этим дольним чадом
 в горнем выспреннем краю,
отвечая смертным взглядам,
звезды чистые поют.

Звезды чистые мерцают
 над твоею головой.
Что они нам предвещают?
Я не в курсе, дорогой.

Чистых голосов мерцанье
 над сияньем автострад.
До свиданья, до свиданья!
Я ни в чем не виноват!

До свиданья! До свиданья!
Пусть впритык уже пиздец,
но не лжет обетованье,
но не тщетно упованье,
но исполнятся Писанья!
А кто слушал - молодец.
                               17.09.1990

[Pit_]

Тимур Кибиров
Лирическая интермедия

Смотрят замки, горы, долы
вглубь зеркальных рейнских вод.
Моцарт, Моцарт, друг веселый
под руку меня берет.

Час вечерний, луч прощальный,
бьют на ратуше часы.
Облака над лесом дальним
удивительной красы.

Легкий дым над черепицей,
липы старые в цвету.
Ах, мой друг, пора проститься,
Моцарт, скоро я уйду.

Моцарт, скоро я уеду
за кибиткой кочевой.
У маркграфа на обеде
я не буду, дорогой.

Передай поклон Миньоне,
альманах оставь себе.
Друг любезный! Я на зоне
буду помнить о тебе.

Знаешь край? Не знаешь края,
где же знать тебе его.
Там, над кровлей завывая,
бьются ветры: кто кого.

Так такого мозельвейна
поднесут тебе, дружок,
что скопытишься мгновенно
со своих прыгучих ног.

Там и холодно и страшно,
там прекрасно, там беда.
Друг мой, брат мой, ночью ясной
там горит моя звезда.

Знаешь край? Я сам не знаю,
что за край такой чудной.
Но туда, туда, туда я
должен следовать, родной.

Кто куда, а я в Россию,
я на родину щегла.
Иней белый, ситец синий;
Моцарт, Моцарт, мне пора.

Кто о чем, а я о бане,
о кровавой бане я…
До свиданья, до свиданья!
Моцарт, не забудь меня!

Я иду во имя жизни
на земле и в небесах,
в нашей радостной отчизне,
в наших радужных лучах.

Ждет меня моя сторонка,
край невыносимый мой.
Моцарт рассмеялся звонко:
«Что ж, и я не прочь с тобой!»

Моцарт, Моцарт, друг сердечный,
таракан запечный мой,
что ты гонишь, дух беспечный,
сын гармонии святой?

Ну куда тебя такого?
Слишком глуп ты, слишком юн!
Что для русского здорово,
то для немца – карачун.

Нет уж, надо расставаться,
полно, hertz, main hertz, уймись.
Больше нечего бояться,
будет смерть и будет жизнь.

Будет, будет звук тончайший
по-над бездною лететь,
и во мраке глубочайшем
луч легчайший будет петь!

Так прощай же, за горою
ворон каркает ночной.
Моцарт, Моцарт, Бог с тобою,
Бог с тобою и со мной.

Моцарт слушал со вниманьем,
опечалился слегка:
«Что ж, прощай, но на прощанье
на – возьми бурундука.

В час печали, в час отчайнья
он тебя утешит, друг, –
мой пушистый, золотистый,
мой волшебный бурундук.

Вот он, мой зверек послушный:
глазки умные блестят,
щиплет струны, лапки шустры
и по клавишам стучат».

Ай, спасибо, Моцарт милый,
ай, прекрасный бурундук!
До свиданья, до могилы
я с тобою, милый друг.

Я иду, иду в Россию.
Обернулся – он стоит.
Сквозь пространства роковые
Моцарт мне в глаза глядит.

Машет, машет треуголкой,
в золотом луче горя.
И ему со Вшивой горки
помахал ушанкой я.

Гадом буду, не забуду
нашей дружбы, корешок,
ведь всегда, везде со мною
твой смешной бурундучок.

И под ватничком пригревшись,
лапки шустрые сложив,
он поет, а я шагаю
под волшебный тот мотив!


Тимур Кибиров. Лирическая интермедия. Творческий вечер в клубе "Культурное дело"


"Лирическая интермедия", музыка и исплонение Пётр Кошелев

PS Когда я искал текст для размещения на сайте, я нарвался на огромную статью о творчестве Кибирова.
Вот эта статья: "Развал культуры - статья о стишках Тимура Кибирова"
Статья подписана так:
Член Союза Писателей России,
Поэт Игорь Козлов.

Я заинтересовался творчеством Игоря Козлова, почитал немного его стихи и тоже написал рецензию, но совсем короткую:

А точно ты поэт, Козлов?
О чем стихи твои и оды?
Иди Козлов, паси козлов
Под сенью девственной природы.

Вот так на этой странице встретились 3 поэта: мы с Козловом - графоманы и, действительно, большой поэт Тимур Кибиров.