Владимир Высоцкий в кино - Рассазы очевидцев

[homa]

 Книга выпущена в 1989 году, в Москве, тиражом 400 000 экземпляров.

Это рассказы людей, которые косвенно или непосредственно встретились с Высоцким, опубликованных в различных изданиях, разных годов.

Как например:
"искусство кино", "Дружба народов", "Менестрель" - стенная газета Московского городского клуба самодеятельной песни, "Аврора", "Советский экран" ...



Начну не сначала, но почти.
Со страницы 63. С Золотухина.
Его живой, яркий, не косвенный язык заслуживает этого.
А некоторые воспоминания, какие-то перечисления фактов - и читать скучно.

Если Вам что-то понравиться из этого списка, пишите.
Как сделаю всю книгу - выложу в ПДФ. Ну а пока, заказывайте.



Содержание [/color]


В. Высоцкий. ПЕСЕНКА КИНОАКТЕРА   7
Анна Тубеншляк «713-Й ПРОСИТ ПОСАДКУ»' 9
Игорь Пушкарев КАК МЫ «ХОДИЛИ НА ВОЙНУ»   17
Геннадий Карюк «КОРОТКИЕ ВСТРЕЧИ»   29
Антонина Иванова СВИДАНИЕ ЧЕРЕЗ ДВАДЦАТЬ ЛЕТ   35
Вениамин Смехов БЕЗ ОТДЫХА, БЕЗ ПАУЗЫ 45

В. Высоцкий. НАДПИСЬ В. СМЕХОВУ НА КНИГЕ «СЛУЖИЛИ ДВА ТОВАРИЩА»   56
Суламифь Цибульник «НА ЧЕМ ПРОВЕРЯЮТСЯ ЛЮДИ?»  59
Валерий Золотухин КАК СКАЖУ, ТАК И БЫЛО, ИЛИ ЭТЮД О БЕГЛОЙ ГЛАСНОЙ 63
Алесь Адамович И ЖИВОЕ СТАЛО ИСТОРИЕЙ 71
Эльдар Рязанов И АКТЕР, И ПОЭТ   75

Валерий Фрид ФРАГМЕНТ ДЛЯ МОЗАИКИ   79
В. Высоцкий. В ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ В. ФРИДУ и Ю. ДУНСКОМУ  
90
Александр Иванкин БЫТЬ ИЛИ НЕ БЫТЬ... 93
Альберт Мкртчян «ЗЕМЛЯ САННИКОВА» 105

Сергей Тарасов «МОРСКИЕ ВОРОТА»* 115
Исаак Шварц ПОПЫТКА ТВОРЧЕСКОГО СОЮЗА* 119
Софья Милькина БАЛЛАДЫ «МИСТЕРА МАК-КИНЛИ»* 123
В. Высоцкий. ПЕСНЯ ПРО ДЖЕЙМСА БОНДА, АГЕНТА 07 132
Иосиф Хейфиц ДВЕ РОЛИ ВЫСОЦКОГО* 135

Братья Вайнеры ЖИЗНЬ СО ВРЕМЕНЕМ НАПЕРЕГОНКИ 143
В. Высоцкий. ПИСЬМО ТОРГОВЦА ТАШКЕНТСКИМИ ФРУКТАМИ С ЦЕНТРАЛЬНОГО РЫНКА * 146
Станислав Говорухин «МЕСТО ВСТРЕЧИ ИЗМЕНИТЬ НЕЛЬЗЯ»* 149
Эдуард Володарский КАК МЫ ПИСАЛИ СЦЕНАРИЙ...159
Михаил Швейцер ТОТ САМЫЙ ДОН ГУАН * 173
Нина Хаземова КОНЦЕРТ 179

В. Высоцкий. ЖЕРТВА ТЕЛЕВИДЕНЬЯ 184
Георгий Юнгвальд-Хилькевич МОСКВА — ОДЕССА * 187
Геннадий Полока ПОСЛЕДНЯЯ ПЕСНЯ* 191
Александр Митта ...БУДЕТ ИЗЛУЧАТЬ ТЕПЛО И СВЕТ * 200
В. Высоцкий. ПАМЯТИ ВАСИЛИЯ ШУКШИНА 204
Фильмография 207
О наших авторах 219


* Материалы, помеченные в содержании, публикуются впервые либо существенно дополнены по сравнению с предыдущими изданиями.

[homa]

 Как скажу, так и было,
или Этюд о беглой гласной [/color]


Валерий Золотухин [/color]

В мутный и скорый поток спешных вспоминаний, негодований, обвинений и ликований о Владимире Высоцком мне бы не хотелось тут же вплеснуть и свою ложку дегтя
или вывалить свою бочку меда, ибо «конкуренция у гроба», по выражению Томаса Манна, продолжается, закончится не скоро, и я, по-видимому, еще успею проконкурировать и
прокукарекать свое слово во славу этого имени.

И получить за то свои сребреники. Но Вы, уважаемый редактор, просили меня, не вдаваясь шибко в анализ слово-творчества поэта, в оценку его актерской сообрази¬тельности, не определяя масштабности явления, а так¬же без попытки употребить его подвиг для нужд личного самоутверждения,
сообщить какой-нибудь ча¬стный случай, пример, эпизод или что-то в этом роде, свидетелем которого являлся бы, по Вашему тезису,
только я и никто другой. И я согласился Ваш тезис принять за руководство к действию, ибо лично изве-стный факт (факт действительного случая или фанта-зии сообщившего) в любом случае непроверяем на достоверность: как скажу, так и было...

К гиппокра-товой присяге, к сожалению, мемуаристов не приводили и не приводят; совесть, к сожалению, во все века понятие относительное, а так как мы, по счастью и воспитанию, многие в глубине души атеисты, то и Евангелие нам не устав.
А стало быть... как скажу, так и было.



А было так. У меня есть автограф: «Валерию Золотухину— соучастнику «Баньки»... сибирскому мужику и писателю с дружбой Владимир Высоцкий». Я рас-шифрую этот автограф.
Судьба подарила мне быть свидетелем, непосредственным соглядатаем сочинения Владимиром Высоцким нескольких значительных песен,
в том числе моей любимой «Баньки».
«Протопи ты мне баньку по-бело-му. я от белого света отвык. Угорю я, и мне, угоре¬лому, пар горячий развяжет язык...» и т. д.
Хотя слово
<<песня>> терминологически не подходит к определе-нию жанра его созданий.
Потомки подберут, ладно.
Итак «Банька>>... 1968 год. Лето. Съемки фильма <<Хозяин тайги>> Сибирь. Красноярский край, Манский район, село Выезжий Лог.
Говорят, когда-то здесь кроваво ходил Колчак.
Мы жили на постое у хозяйки Анны Филипповны в пустом брошенном доме ее сына, который оставил все хозяйство матери продажу и уехал жить в город,
как многие из нас «Мосфильм» определил нам две раскладушки с при надлежностями; на осиротевшей железной панцирной кровати,
которую мы для уютности глаза заправили байковым одеялом, всегда лежала гитара, когда не была в деле.

И в этом позаброшенном жилье 6ез, занавесок на окнах висела почему-то огромная электрическая лампа в пятьсот, однако, свечей. Кем и для кого она была забыта и кому предназначалась све. тить?
Владимир потом говорил, что эту лампу выде. лил нам мосфильмовский фотограф. Я не помню,-значит, фотограф выделил ее ему.
Работал он по ночам. Днем снимался.
Иногда он меня будил, чтобы радостью удачной строки мне радость доставить, Удачных строк было довольно, так что... мне в этой компании было весело.
А в окна глядели люди, жители Сибири.
Постарше поодаль стояли, покуривая и поплевывая семечками, помоложе — лежали в бурьяне, может, даже не дыша; они видели живого Высоцкого,
они успевали под-глядеть, как он работает.
А я спал, мне надоело го-нять их, а занавески сделать было не из чего. Мили-цейскую форму я не снимал, чтобы она стала моей второй шкурой для роли, а жители села думали, что я его охранник.
Я не шучу, это понятно, в 1968 году моя физиономия была совсем никому не знакома.
| И ребятишки постарше (а с ними и взрослые, самим-то вроде неловко), когда видели, что мы днем дома, приходили и просили меня как сторожа
«пока-зать им живого Высоцкого вблизи».
И я показывал. Вызывал Владимира, шутил, дескать, «выйди, сынку, покажись своему народу...».
Раз пришли, другой, тре-тий и повадились — «вблизи поглядеть на живого...». И я вежливо и культурно, часто, разумеется,
обманно выманивал Володю на крыльцо... пусть, думаю,
народ поглядит, когда еще увидит...
А потом, думаю (ух, голова!), а чего ради я его за так показываю, когда можно за что-нибудь? Другой раз, когда доки» пришли, я говорю:
—   Несите, ребята, молока ему, тогда покажу. Молока наносили, батюшки!.. Не за один сеанс конечно.

Я стал сливки снимать, сметану организова¬ли... излишки в подполье спускал или коллегам от-носил, творог быстро отбрасывать научился, чуть было масло сбивать не приноровился, но тут Влади-' мир Семенович пресек мое хозяйское усердие.
—   Кончай, говорит, Золотухин, молочную ферму тут разводить.
Заставил весь дом горшками, не пройдешь... Куда нам столько? Вези на базар в вы-ходной день.

Он-то не знал, что я им приторговываю помаленьку.
И тут я подумал, а не дешевлю ли я действительно с молоком-то?.. А не брать ли за него чего... покреп¬че? Самогон, к примеру... Мне ведь бабки не прода¬вали, я ведь милицейскую форму-то не снимал ни днем, ни ночью.
Ну, на самогон-то я, конечно, день¬ги сам давал, лишь бы нашли-принесли, что они и делали охотно... лишь бы поглядеть на живого.

Прости ты меня, Владимир Семенович, грешен был, грешен и остался, винюсь, каюсь...
Но сколько бы и чего кому теперь сам ни дал, чтоб на тебя на жи¬вого одним глазком взглянуть. ...
Ну, да свидимся, куда денемся, теперь уж, конечно, там, где всем места хватит, где аншлагов не бывает, как на твоих спектаклях бывало...

— Чем отличается баня по-белому от бани по-черному? — спросил он меня однажды.

За консультацией по крестьянскому быту, надо ска¬зать, обращался он ко мне часто, думая, раз я корен-ной чалдон алтайский и колхозник, стало быть, быт, словарь и уклад гнезда своего должен знать доско-нально, в чем,
конечно, ошибался сильно.
Но я не спешил разуверять его в том, играя роль крестьянского делегата охотно, завираясь подчас до стыдного.
На этот раз ответ я знал не приблизительный, по-тому что отец наш переделывал нашу баньку каждый год... то с черной на белую, то с белой на черную и наоборот — по охоте тела.


—   Баня по-черному — это когда каменка из булыжника или породного камня сложена внутри самого покоя без всяких дымоотводов. Огонь раскаляет до-красна непосредственно те камни, на которые потом будем плескать воду для образования горячего пара, Соображаешь?
От каменки стены нагреваются, тоже не шибко дотронешься.
Дым от сгорания дров за. полняет всю внутренность строения и выходит в две-ри, в щели, где найдет лаз. Такая баня, когда топится, кажется, горит. Естественно, стены и потолок слоем сажи покрываются, которую обметают, конечно, но...
Эта баня проста в устройстве, но не так проста в при-готовлении.
Тут — искусство почти. Надо, допустим, угар весь до остатка выжить, а жар первородный сохранить.
Что ты, что ты, Володя... Это целая цере¬мония: кто идет в первый пар, кто во второй, в тре¬тий... А веники приготовить? Распарить так, чтобы го¬ликами от двух взмахов не сделались? Что ты!
Баня по-белому — баня культурная, внутри чистая. Дым — по дымоходу, по трубе и — в белый свет. Часто сама топка наружу выведена. Но чего-то в такой бане не хватает, для меня, по крайней мере, все рав¬но, что уха на газу. Моя банька — банька черная, дым¬ная, хотя мы с братом иной раз с черными задницами из бани приходили и нас вдругорядь посылали, уже в холодную...
В то лето Владимир парился в банях по-разному: недостатку в банях в Сибири нет.
И вот разбудил он меня среди ночи очередной своей светлой и спрашивает:
—   Как, говоришь, место называется, где парятся, полок?
—   Полок,— говорю,— Володя, полок, ага...
—   Ну, спи, спи...
В эту ли ночь или в другую, уж не помню сейчас, растряс он меня снова, истошный, с гитарой наизго¬товку, и в гулком брошенном доме, заставленном корчагами с молоком, при свете лампы в пятьсот очевидных свечей зазвучала «Банька»:

Протопи ты мне баньку, хозяюшка, Раскалю я себя, распалю! На полоке у самого краешка Я сомненья в себе истреблю!
Разомлею я до неприличности, Ковш холодной — и все позади... И наколка времен культа личности Засинеет на левой груди...
Где-то с середины песни я стал невольно подмыки-вать ему втору, так близка оказалась мне песня по ладу, по настроению, по словам.
Я мычал и плакал от радости и счастья свидетельства...
А когда прошел первый угар радости, в гордости соучастия я заметил Владимиру, что «на полоке» не¬верно сказано, правильно будет — на полкЕ.
—   Почему?
—   Не знаю, так у нас не говорят.
«У нас на Алтае», «у нас в Сибири», «у нас в народе» и т. д. — фанаберился я, хотя объяснение было простое, но пришло потом.
Гласная «о» в слове полок при формообразовании становится беглой как потолок — потолке и пр.
Но что нам было тогда до этой гласной.
Правда, в записях последних лет ясно слышится, что Владимир великодушно разрешает гласной «о» все-таки убегать, компенсируя ее отсутствие в ритмической пружине строенной соседкой «л» — «на пол-л-л-ке у самого краюшка...» и т. д.

В этом замечании, которому я не мог дать объяснения, и в том, что мы часто потом пели «Баньку» вместе, и есть тайна, вся тайна моего автографа, вся тайна моего «соучастия» — счастливого и горючего.

А еще потом, я уж не мог ему подпевать, кишки не хватало, такие мощности нездешние, нечеловече¬ские он подключал, аж робость охватывала.
...В добавление. Или в послесловие. На одном из выступлений мне пришла записка:
«Правда или сплетня, что вы завидуете чистой завистью Владимиру Вы¬соцкому?» Ответ, который я осуществил, показался мне не столь удачным, сколько почти искренним.
— Да, я завидую Владимиру Высоцкому, но только не чистой, а самой черной завистью, какая только бывает.
Я, может быть, так Александру Сергеевичу Пушкину не завидую,
как Высоцкому, потому что имел честь и несчастье быть современником последнего,
Громко! Несоразмеримо?
Но ведь иные считают и говорят, как обухом под дых и наотмашь; «Высоцкий? Мы такого поэта не знаем...»

А истина... Да разве не существует она вне наших мнений, вкусов, словесных определений?

Вот и весь частный случай, что хотелось мне Вам сообщить, уважаемый редактор.

[homa]

 

О наших авторах [/color]


АДАМОВИЧ Александр (Алесь) Михайлович — писатель, литературовед, публицист, кинодраматург. Член-корреспондент АН БССР. Член Союза писателей СССР и Союза кинематогра¬фистов СССР. Автор сценариев фильмов «Война под крыша¬ми» и «Сыновья уходят в бой» (совм. с В. Туровым) .
Печ. по: «Новое время», 1987, № 5, 30 янв.

ВАЙНЕРЫ Аркадий Александрович и Георгий Александро¬вич — писатели, члены Союза писателей СССР и Союза кине¬матографистов СССР. Авторы сценария фильма «Место встре¬чи изменить нельзя» (ТВ).
Печ. по тексту на обложке подборки открыток «Владимир Высоцкий в кино и на телеэкране». «Киноцентр», 1988.

ВОЛОДАРСКИЙ Эдуард Яковлевич — драматург, член Союза писателей СССР и Союза кинематографистов СССР. Автор пьесы «Звёзды для лейтенанта», сценариев фильмов «Белый взрыв», «Вторая попытка Виктора Крохина», «Емельян Пугачев». Соав¬тор сценария «Каникулы после войны» (совм. с В. Высоцким).
Печ. по: «Советский экран», 1988, № 3. См. также: «Среди непройденных дорог одна — моя».— «Советский экран», 1980, № 23.

ГОВОРУХИН Станислав Сергеевич — кинорежиссер и драма¬тург. Член Союза кинематографистов СССР. Режиссер фильмов «Вертикаль» (совм. с Б. Дуровым), «Белый взрыв», «Контра¬банда», «Ветер надежды», «Место встречи изменить нельзя» (ТВ).
См. также: «До и после».— «Искусство кино», 1987, № 1; «Такую жизнь нельзя считать короткой».— В кн.: В. Высоцкий. Четыре четверти пути. М., ФиС, 1988.

ЗОЛОТУХИН Валерий Сергеевич — актер театра и кино, ли¬тератор. Работал с Высоцким с 1964 по 1980 г. в Московском театре драмы и комедии на Таганке, снимался в фильмах «Ин¬тервенция», «Хозяин тайги», «Единственная», «Сказ про то, как царь Петр Арапа женил».
Печ. по: «Алтай», 1982, № 3. См. также: «Играйте-ка вы, ре¬бятки, вместе...».— В кн.: В. Высоцкий. «Я, конечно, вернусь...». М., «Книга», 1988.

ИВАНКИН Александр Юльевич — кинорежиссер. Член Союза кинематографистов СССР. Дипломная работа во ВГИКе — ко¬роткометражный фильм «Быть или не быть» о спектакле «Гам¬лет» в Московском театре драмы и комедии на Таганке с уча¬стием Высоцкого.
Печ. по: «Советский экран», 1988, № 3.

ИВАНОВА Антонина Васильевна — осветитель студии «Лен-фильм». Работала на фильмах «Интервенция» и «Одиножды один».

КАРЮК Геннадий Васильевич — кинорежиссер и оператор. Член Союза кинематографистов СССР. Оператор фильма «Ко¬роткие встречи».

МИЛЬКИНА Софья Абрамовна — кинорежиссер. Член Союза кинематографистов СССР. Работала на фильмах «Бегство ми¬стера Мак-Кинли» и «Маленькие трагедии» (ТВ).
Материал был подготовлен в 1980 г. для стенной газеты «Менестрель» Московского городского клуба самодеятельной песни — 1981, № 1 (11).

МИТТА Александр Наумович — кинорежиссер, заслуженный деятель искусств РСФСР. Член Союза кинематографистов СССР. Режиссер фильма «Сказ про то, как царь Петр Арапа женил».
Воспоминания написаны в 1980 г. для газеты «Менестрель».— 1981, № 1 (11). См. также: «Работа с Высоцким».— В кн.: В. Вы¬соцкий. «Я, конечно, вернусь...». М. «Книга», 1988; «Компро¬мисс для него был невозможен».— «Сов. экран», 1988, № 3.

МКРТЧЯН Альберт Саркисович — кинорежиссер. Член Союза кинематографистов СССР. Режиссер фильма «Земля Санни-кова».
Печ. по: «Комсомольская правда», 1988, 23 янв.
ПОЛОКА Геннадий Иванович — кинорежиссер и кинодрама¬тург. Член Союза кинематографистов СССР. Режиссер фильмов «Интервенция», «Один из нас», «Одиножды один», «Наше при¬звание» (ТВ).
См. также: «Он поражал нравственной силой».— «Аврора», 1987, № 8; «Судьбой дарованная встреча».— «Советский эк¬ран», 1988, № 3.

ПУШКАРЕВ Игорь Борисович — актер кино. Член Союза кине¬матографистов СССР. Снимался в фильмах «Наш дом», «Штраф¬ной удар», «Живые и мертвые».

РЯЗАНОВ Эльдар Александрович — кинорежиссер и литера¬тор, народный артист СССР. Член Союза кинематографистов СССР.

СМЕХОВ Вениамин Борисович — актер театра и кино, режис¬сер, литератор. Работал с Высоцким с 1964 по 1980 г. в Москов¬ском театре драмы и комедии на Таганке, снимался в фильме «Служили два товарища».
Печ. по: «Аврора», 1986, № 6. См. также: «Владимир Высоц¬кий».— «Аврора», 1980, № 5; «Владимир Высоцкий».— «Театр», 1986, № 4; «Фрагменты памяти».— «Театральная жизнь», 1987, № 7; «Гастроли и скорости».— В кн.: В. Высоцкий. Четыре чет¬верти пути. М., ФиС, 1988; «В главной роли — Владимир Вы¬соцкий».— «Дружба народов», 1988, № 7.

ТАРАСОВ Сергей Сергеевич — кинодраматург и кинорежис¬сер. Член Союза кинематографистов СССР. Автор сценария фильма «Вертикаль», режиссер фильмов «Морские ворота» (ТВ) и «Стрелы Робин Гуда».
ТУБЕНШЛЯК Анна Давыдовна — кинорежиссер. Член Союза кинематографистов СССР. Работала вторым режиссером на фильме «713-й просит посадку».

ФРИД Валерий Семенович — кинодраматург. Член Союза пи¬сателей СССР и Союза кинематографистов СССР. Автор сце¬нариев (совм. с Ю. Дунским) «Служили два товарища», «Крас¬ная площадь», «Высокое звание», «Сказ про то, как царь Петр Арапа женил».

ХАЗЕМОВА   (Устинова)   Нина   Григорьевна — ассистент   ре¬жиссера на фильме «Маленькие трагедии». Печ. по: «Искусство кино», 1984, № 6.

ХЕЙФИЦ Иосиф Ефимович — кинорежиссер, народный ар¬тист СССР. Член Союза кинематографистов СССР. Режиссер фильмов «Единственная» и «Плохой хороший человек».

ЦИБУЛЬНИК Суламифь Моисеевна — кинорежиссер. Член Союза кинематографистов СССР. Режиссер фильма «Карантин».

ШВАРЦ Исаак Иосифович — композитор, заслуженный дея¬тель искусств РСФСР. Член Союза композиторов СССР и Сою¬за кинематографистов СССР, Участвовал в создании фильмов «Дела давно минувших дней», «Черный принц», «Бегство ми¬стера Мак-Кинли».

ШВЕЙЦЕР Михаил Абрамович — кинорежиссер и кинодрама¬тург, народный артист РСФСР. Член Союза кинематографистов СССР. Режиссер фильмов «Бегство мистера Мак-Кинли» и «Маленькие трагедии» (ТВ).
Материал подготовлен в 1980 г. для газеты «Менестрель» — 1981, № 1 (11).

ЮНГВАЛЬД-ХИЛЬКЕВИЧ Георгий Эмильевич — кинорежис¬сер. Член Союза кинематографистов СССР. Режиссер фильмов «Опасные гастроли», «Внимание, цунами!», «Туфли с золотыми пряжками» (ТВ).
Воспоминания написаны в 1980 г. для газеты «Менестрель» — 1981, № 1 (11).

[homa]

 Две роли Высоцкого [/color]


Иосиф Хейфиц [/color]


Мое знакомство с Владимиром Высоцким началось, как и для многих, с его песен. Это было в конце шестидесятых.
В киноэкспедиции в Крыму я слышал их ежедневно, идя на съемку мимо ялтинского тира.
Они привлекали толпы посетителей в фанерный па¬вильон, заглушая хлопки мелкокалиберных ружей. Пластинок с его песнями тогда еще не было.
Их успешно заменяла запись «на ребрышках». Так на¬зывали целлулоидные прямоугольники старых рент¬генограмм.
Записанную «на ребрышках» я и услышал впервые его песню,
если память мне не изменяет — эту: «Он пил как все, и был как будто рад, а мы, его мы встретили как брата...
А он назавтра продал всех под¬ряд, ошибся я, простите мне, ребята...»
Толпа зачарованно слушала, и меня, помню, сразу взял за душу этот не то голос, не то крик. Будто чьи-то сильные руки сжимают горло певца и не от¬пускают, а он силится допеть, докричаться. Я спросил: «Кто это?»
Мне ответили, удивившись моему неве¬жеству:
— Это Володя Высоцкий.
По голосу он представлялся мне могучим мужчи¬ной богатырского сложения, этаким суперменом. И поэтому, когда в начале семьдесят второго года я искал исполнителя роли зоолога фон Корена для своего фильма по чеховской «Дуэли», я вспомнил о Высоцком. У Чехова фон Корен широкоплеч, смуг¬лолиц, фигура его производит впечатление мощи, и весь он — воплощение высокомерия и холодности. Но вот приехал из Москвы и стоит передо мной человек невысокого роста, даже, можно сказать, щуп¬лый. Большая, красиво посаженная голова подчерки¬вает некоторую непропорциональность фигуры. Я был        поражен несоответствием голоса и внешности.
   Ну вот, смотрю я на него и недоумеваю: рядом
     с Олегом Далем, кандидатом на роль Лаевского, он кажется маленьким. Мне так не хочется отказываться
   от его участия в фильме. И чем больше всматри-
    ваюсь в него во время нашей беседы, тем все реши-
   тельнее прихожу к выводу, что можно сделать по-
     правку к чеховскому описанию внешности фон Корена,
    А что, если этот «прежде всего деспот, а потом уж
     зоолог» именно таков: ниже среднего роста, щуплый?
И несмотря на это, а скорее именно благодаря это¬му, он «король и орел, держит всех жителей в ежах и гнет их своим авторитетом». Решившись, прямо го¬ворю об этом Володе. И обретаю союзника.
—   В самом деле, — вспоминает он,— есть много примеров тому, что тираны и деспоты — часто люди маленького роста, и свой недостаток пытаются воз¬местить жаждой власти и превосходства.
Но вернемся к началу нашей встречи. Я обратил вни¬мание на то, что чем глубже вживался он в свою роль, чем успешнее шла подготовка актерской про¬бы, тем все чаще предрекал он свой неуспех, не скрывал, что его что-то тяготит. Однажды он сказал мне:
—   Все равно меня на эту роль не утвердят. И ни на какую не утвердят. Ваша проба — не первая, а ни одной не утвердили, все — мимо. Наверное, «есть мнение» не допускать меня до экрана.
А после кинопробы, в которой подтвердилась при¬нятая нами формула «фон кjренщины» и сложность характера проявилась даже в небольшом отрывке, Володя, отозвав меня в сторону, сказал:
—   Разве только космонавты напишут кому следует. Я у них выступал, а они спросили, почему я не сни¬маюсь... Ну, и обещали заступиться.
Видимо, письмо космонавтов дошло. Володю утвер¬дили на роль, и мы отправились в Феодосию на съемки.
Критика высоко оценила работу Высоцкого. О фон Корене писали как о его несомненной удаче. На Меж¬дународном кинофестивале в Тоармине, в Сицилии, я узнал, что этот успех Володи был отмечен в 1978 го¬ду призом за лучшую мужскую роль. Наша страна в этом фестивале раньше не участвовала, и никто, в том числе и Володя, об этой высокой награде не знал. Вернувшись в Москву, я хотел обрадовать Воло¬дю, но он был в отъезде. А потом я надолго уезжал и все никак не мог сообщить об этом, все откла¬дывал. И, к великому огорчению... опоздал. Но я за¬бегаю вперед

[homa]

 „713-й просит посадку" [/color]


Анна Тубеншляк

Сейчас, как мне кажется,  имя Высоцкого обрастает комом лишних, пустых разговоров. Я думаю, его не нужно ни обожествлять, ни, наоборот, выискивать у него какие-то особые недостатки,— нужны факты, больше фактов, случаев из жизни, с гастролей, со съемок — и читатель сам поймет, каким был этот человек.
В картине «713-й просит посадку», где я работала вторым режиссером, в мои обязанности входил под¬бор актеров. Только в этом качестве я и была зна¬кома с Володей, но до сих пор отношусь к нему с огромным уважением.
Как-то я была в Московском театре Пушкина и обратила внимание на молодого человека с гитарой — у него было очень любопытное, неординарное лицо. Если честно говорить, я даже не помню, в каком спектакле я его видела,— у него там была проходная роль. Вот так я и познакомилась с актером этого театра Володей Высоцким, записала его координаты и сказала, что обязательно вызову его на пробу. Все¬непременно. С этим мы и распрощались.
Там же я встретила Бориса Петровича Чиркова, который в то время тоже работал в Театре Пушкина и с которым я очень много лет была в самых дружеских отношениях. Он спросил меня:
—   Кого выудила?
—   Высоцкого!
—   Он парень одаренный, но ты с ним натерпишься. Володя только начал работать в Театре Пушкина,
но, очевидно, показал себя в каких-то делах не лучшим образом. Я не стала выяснять, в каких именно, потому что, честно говоря, меня это не волновало: меня всегда прежде всего интересовал сам актер.
Володя приехал на пробы в Ленинград. По-моему, он пробовался в один день с Валентином Гафтом. Гафт пробовался на роль, которую позже отдали Отару Коберидзе — и первым прошел пробу. А вторым пробовался Володя. Он просто подошел к камере, спел какую-то песню, был очень контактен, очень как-то располагал к себе, и мы все решили: а что нам еще искать? Есть прелестный молодой человек с не¬ординарной внешностью,— давайте мы его и утвердим. И Володя в числе других актеров был утвержден на роль молодого солдата американской морской пехоты.

Режиссер фильма Григорий Георгиевич Никулин был хорошо подготовлен к этой картине. Для меня было совершенно неожиданным — хотя я давно работаю в кино — увидеть такие карты режиссерской разработки: в них были точно указаны и кресла в само¬лете, и кто в каком кресле сидит, и в каком кадре кто занят. Словом, работать было легко: вечером я точно знала, что мы будем снимать завтра, какой именно  кадр,— сороковой,  сотый  или  трехсотый.
У нас был очень хороший актерский ансамбль: на этой картине собрались не просто актеры — собра¬лись люди. Все друг друга любили, все друг за другом ухаживали. У нас были и пенсионеры и мо¬лодежь.
Многие актеры имели прозвища: Барушного звали Барушной тип, Ефима Захаровича Копеляна называли Ефимом Закадровичем,
кое-кто из дам назывались у нас отаровы вдовы, режиссера Никули¬на звали Гри-Гри, меня — Мамой. Почти все актеры жили в гостинице «Выборгская» и много общались вне съемочной площадки.
Случилось так, что на нашей картине Володя познакомился со своей будущей женой Люсей Абрамо¬вой, родившей и воспитавшей двух его сыновей.
Тогда она училась во ВГИКе, а в нашем фильме снималась в главной женской роли. Со стороны нам каза¬лось, что это нормальная человеческая дружба, и во что все это выльется дальше, никому тогда и в го¬лову  не   приходило.  Единственное,   что  мы  заметили,— иногда, когда было холодно, Люся носила Володин свитер...

В те годы Володя не был такой заметной фигурой.
На съемочной площадке он был одним из младших. Он был очень смешливым и общительным человеком.
Однажды ночью, когда мы снимали очень серьезную сцену — передавали из рук в руки бутылки с горячей водой и все должны были молчать,— Володя сквозь зубы рассказал мужчинам какой-то анекдот.
И все актеры во главе с Ефимом Копеляном — тоже, кстати, смешливым невероятно — просто визжали от смеха. А в то время мы звук во время съемки писали вчистую, то есть потом не переозвучивали.
Гри-Гри злился, а когда ему рассказали в чем дело — он тоже засмеялся, и все они довольно долго не могли прийти в себя.
Сама картина не очень-то давала возможность для актерской  импровизации:  актеры  весь  фильм  сидят 5.5 в креслах и разговаривают друг с другом, за исключением нескольких эпизодов, и очень ограничены  в пространстве. Так что особенно не разбежишься.  Но сцена истерики, сыгранная Володей, была настолько удивительна, что повторить ее точно так же, как он  сыграл  ее   поначалу,   было   просто   невозможно.

И реакция всех окружавших его актеров на его игру была очень точной, поэтому второй дубль снимать и не надо было. А больше у него и не было возмож¬ностей по сценарию, чтобы показать свое что-то такое.
Гитара была его постоянным спутником, неотъемлемой частью.
Не могу сказать, пел ли он свои песни или не свои,— в ту пору никто ничего о Володе не знал, и я в том числе. Просто появился на съемочной площадке симпатичный парень с гитарой, между де¬лом чего-то бренчал, рассказывал много любопытно¬го, интересного.
Иногда — срывался. Приходилось приостанавливать съемку, лечить.
Он ведь очень добрый был парень. Люди в таком состоянии бывают самые разные, а он — смеялся.
Конечно, долго мы из-за него не стоя¬ли — эти несколько часов мы снимали куски, где он занят не был. А потом он приходил в себя — и мы ра¬ботали дальше. Я не могу сказать, что он был в таком виде, что с ним вообще было невозможно работать,— просто его состояние не могло иметь места в данной ситуации: чуть больше нервозности, чуть больше смеха...
Всего чуть-чуть больше. Чуть-чуть.
Когда Володя снимался у Иосифа Ефимовича Хей¬фица в фильме «Плохой хороший человек», к нему приехала Марина Влади.
Как-то Володя увидел меня в кафе и закричал на весь зал:
— Маша, ты смотри, кто идет! Это же Анна Давыдовна, которая привела меня в кинематограф,— одному только Богу известно, зачем ей это было нужно!
Вот так состоялось мое знакомство с прекрасной актрисой Мариной Влади. Правда, на этом оно и закончилось.

Много лет спустя мы встретились с Володей в картине «Сладкая женщина», которую делал Владимир Александрович Фетин. Мы тогда очень долго добивались приезда Володи — он был занят у Митты в «Арапе»,— нам очень хотелось, чтобы он снялся у нас. Володя попробовался — попробовался замечательно! Это была удивительная, настоящая кинопроба!
Но снимать его нам не разрешили.

[homa]

 

Как мы „ ходили на войну " [/color]

Игорь Пушкарев

На съемки фильма «Живые и мертвые» я попал с подачи Володи Высоцкого. Было это в августе 1962 года. А. Столпера — режиссера картины — и Л. Ко-чаряна — второго режиссера — я тогда не знал, и вдруг они вызывают меня на пробу, дают почитать сценарий... Оказалось, что Володя сказал Леве Коча-ряну, мол, на роль лейтенанта Хорышева берите Пуш-карева — он подойдет. А сам Володя в эту картину даже не пробовался. Его Лева просто взял с собой на съемки. В то время Володя ходил без работы, а у них с Люсей Абрамовой вот-вот должен был родиться ребенок. Актер в таких случаях соглашается на все, на любую работу.
Съемки на натуре проходили в сентябре-октябре под Истрой. Мы — вся съемочная группа — жили там в пионерском лагере практически целый месяц. Во¬лодю это устраивало: там и суточные платили, и зар¬плата шла.
В фильме Володя сыграл мало — всего три эпи¬зода. Один из них, наиболее заметный,— когда он едет в кузове грузовика. Но это снимали в мое от¬сутствие. А вот два других эпизода — при мне. Пер¬вый — в сцене, где разбирают переправу. Я, помнит¬ся, там что-то командую, а Володя — в группе сол¬дат. Очень большая массовка и, конечно, на общем плане разглядеть нас практически невозможно.
Второй эпизод — когда мы с ним тащим по бруст¬веру пулемет «максим». Эта сцена для нас была па¬мятна тем, что мы тогда, может быть, по-настоящему ощутили, что такое — быть на войне. Произошло это следующим образом: сцена выходила плохо, ничего у нас не получалось, потому, наверное, что я «наиг¬рывал» с этим пулеметом, как и все обычно делают, изображая войну. И вдруг (для нас это явилось пол¬ной неожиданностью) на съемки приехал Константин Симонов. Ему была очень важна эта сцена. Что она у нас не получается, он заметил сразу, приостановил съемку и очень много рассказал нам о войне: и что значил для нас 41-й год, и как люди в бою себя ве¬дут. Симонов объяснил, что не было патетики, а был кошмар, ад.
— Представьте себе,— говорил он нам,— что два человека сходятся не на жизнь, а на смерть в крова¬вом поединке. Вы бы в этом случае пошли на врага с какими-то высокими словами? Нет. Вот и солдаты кричали не «да здравствует!», а нечто такое, что раз¬рывало душу. И они не воевали уже, а дрались кто как мог: рвали, резали, кусали — превращались, ско¬рее, в дикого зверя. Чтобы выжить, чтобы победить. Иначе победит враг. Третьего не дано: не ты, так тебя...
Мы с Высоцким слушали как завороженные. И во многом эта беседа способствовала последующей удачной съемке нашего эпизода. Думаю, что и для Володи этот разговор имел в дальнейшем очень боль¬шое значение при написании военных песен.
Кроме того, там же у нас произошел еще один случай, который позволил нам доподлинно ощутить военное время, окунул нас в атмосферу тех лет. В процессе съемок у нас с Володей образовалось «окно» — три свободных дня. И мы решили сходить в Истру, немного развеяться, поскольку мы уже почти месяц находились в этом пионерском лагере, и он у нас буквально сидел в печенках. А Лева Ко-чарян нас ни в какую не хотел отпускать.
—   Делать вам там, говорил, нечего.
Что-то мы заспорили. Тогда он нас запер в спаль¬ном корпусе, а одежду нашу куда-то спрятал. В ре¬зультате мы остались в чем снимались — в полной солдатской экипировке. Но решили: все равно уйдем! Стали подсчитывать: до шоссе километров шесть, ну, максимум — восемь, а там по шоссе до Истры всего двенадцать километров. Я говорю:
—   Вовка, давай как-нибудь до шоссе доберемся, а уж там — цивилизация. Может быть, машину пой¬маем?..
Удрали мы через окно, выбрались из лагеря, пошли к шоссе. По пути остановили какого-то возницу, и он за пару пачек курева на телеге довез нас до шоссе. А мы в военной форме — в гимнастерках, я с кобу¬рой и с кубарями на петлицах. Притаились мы в ка¬наве под кустом, выбираем себе машину. Видим — едет какой-то старенький грузовик, за рулем моло¬дой парень. Мы его тормозим, объясняем, в чем дело. Повез он нас, по дороге рассказал, где и что в городе находится. А парню и самому интересно — ведь тогда только что прошли по экранам фильмы «А если это любовь?» и «Самые первые», так что меня, по крайней мере, он узнал. И вызвался быть нашим провожатым, а заодно и экскурсоводом. Нас это устраивало, поскольку с нашей экипировкой на людях не слишком-то покажешься. Впрочем, нам этого и не нужно было.
Свою программу мы выполнили — погуляли, по¬смотрели город,  позвонили  в Москву, в магазинах

кое-что купили (тут нас опять выручал водитель). За¬тем он отвез нас на самый конец города, и мы по¬шли обратно в лагерь. По дороге видим — в огоро¬дах картошку копают. И так нам захотелось витами¬нов! Володька говорит:
— Ерунда какая-то получается: на улице, можно сказать, лето, а мы уже месяц свежих овощей не ви¬дим. Давай зайдем и попросим продать огурчиков, там, помидорчиков, редисочки. И нам хорошо, и ре¬бятам принесем на салат. Этим и за «самоволку» оправдаемся.
На том и порешили, идем и высматриваем домишко поприветливее. Видим — домик стоит весь кособокий, бабулька в огороде возится. Открываем мы калитку, бабуля нас замечает, вытирает руки о фартук и мед¬ленно идет нам навстречу. Я начинаю что-то объяс¬нять, а она подходит ближе, смотрит подслеповаты ми глазами .

Высоцкий и И. Пушкарёв в одной из воинских частей.
6 окября 1962   

. И вдруг разглядела эти кубики у меня
   на петлицах  да как бросится!  Обхватила  меня,  об
   грудь бьется и плачет. И кубики эти все гладит. Я оша-
   рашенно поворачиваю голову к Володьке, а у того
   челюсть ходуном ходит, и стоит он бледный-бледный.
   Мы ничего не понимаем, а она все обнимает меня и
   плачет. С огромным трудом удалось ее успокоить и
   усадить на лавочку возле дома. Она, все еще всхли-
   пывая, говорит нам:
— Пойдемте в дом, ребята, я вам покажу...
   Вошли мы в дом — старая крестьянская изба, а на

стене много-много фотографий. И два ее сына: у од¬ного — один кубик на петлице, а у второго — два, как и у меня. И она показывает, слезы у нее текут. Покажет, погладит мои петлицы и снова плачет. И у нас ком в горле, ничего сказать не можем.
Ну, постепенно объясняем ей, что мы со съемок фильма, что кино про 41-й год. Она как услышала про «сорок первый», так опять в слезы. Долго мы ее успокаивали, наконец сумели растолковать, что мы ар¬тисты, что у нас был выходной день, а теперь мы воз¬вращаемся на съемку. Она нас ни за что не хотела отпускать. Двери заперла, полезла в погреб, достала множество всякой снеди: тут тебе и капусточка, и огурчики, и морсик. Баночку достала. Обижать ее отказом нельзя было, сели мы за стол, помянули ее сыновей. Она опять расплакалась, потом стала о них рассказывать...
Долго это продолжалось. Мы рассказываем — она плачет, она говорит — у нас глаза на мокром месте. Жарко стало — мы гимнастерки сняли, а нас же по-настоящему одели: она как увидела исподнее сол¬датское—опять в слезы. Говорит:
— Давайте вам хоть постираю.
Мы объясняем, что, мол, нельзя,— это ведь игро¬вое, его специально пачкают. Она настаивает. В об¬щем, как мы ни упирались,— она все же отвоевала у нас портянки и выстирала их. Пока все это сохло, пока мы разговаривали и закусывали — уже поздно стало, стемнело. Куда же нам идти? Так мы там и остались до следующего дня. Она печку растопила — мы с Володей на печи и улеглись.
Утром просыпаемся — на столе уже все стоит. Ну мы позавтракали, распрощались с бабулькой — опять много слез было — и пошли прямиком к себе в ла¬герь. Бабуля объяснила, как короче добраться, со¬брала нас в дорогу — прямо как на фронт: в платоч¬ки все завязала — картошечка горячая, мяско, капуст-ка, хлебушек. Мы с ней попрощались, приладили все это на палку, палку на плечо и «пошли на войну».

[homa]

 „Короткие встречи" [/color]


Геннадий Карюк


Осень 1979-го. В Одессе еще было тепло. Раздевал-ка киностудии не работала. Мы сидим на ее стойке с Володей Высоцким.
Володя, подложив руки под себя, болтает ногами.
Только что он предложил мне снять картину по его сценарию «Зеленый фургон», которую собирался по-ставить как режиссер.
Но прошло время, а его все не запускали. У меня же изменились планы.
И вновь мы встретились у раздевалки. Так же сидели, и он мне говорил, что будет снимать картину с Юрой Климен-ко.
Только вот осталось преодолеть небольшие фор-мальности на телевидении.
К сожалению, снять эту картину ему так и не дове¬лось.
А жаль!
Сколько было снято картин всякими людьми, не имеющими отношения к искусству, но умеющими ублажать маленьких божков — редакторов, которые и поныне здравствуют, «перестроились».
Но в то время ни один из них не поддержал Высоцкого.
Не сочли возможным... Но ведь снял же Евгений Евтушенко свой «Детский сад» — картину ценную хотя бы потому, что это творение рук выдающегося поэта нашего времени.
С Володей Высоцким у нас не было близких отно-шений.
Все встречи только по работе. Дома я у него не был.
Но всегда чувствовал его дружбу и считал себя его другом.
Видимо, так и было. У него таких друзей было очень много.
Появился он у нас на картине «Короткие встречи». До него мы пробовали на главную роль другого ак-тера, не буду называть его фамилию.
Мне он запо-   мнился высоким в белой рубахе с расстегнутой грудью. Такой недосягаемый и красивый. Хорошо попробо-вался, занял деньги у Киры Муратовой и исчез на-всегда. Ни героя, ни денег по сей день.
    И на студии появился простой парень — Высоцкий.
Он выручил нас — снялся. Играл ли он?
Он жил в  картине. И прожил эту экранную жизнь ярко и бессмертно.

   В заколдованных болотах
   Там кикиморы живут,
   Защекочут до икоты
   И на дно уволокут...

Это был праздник не только для нас, но и для Владимира Высоцкого.
Встреча с Кирой Муратовой не прошла зря.
Таких два ярких художника, когда сотрудничают, то возникает нечто большое. Что и произошло.
Володя был удивительно пластичен.
Чувствовал свет, камеру, ракурс — все чувствовал, все знал.
Он кине-матографист по своей сути.
Для себя считал, чтобы камера была чуть ниже и левее относительно его, а свет должен быть направлен справа сверху.
Куда бы камера ни двигалась, Володя обязательно оказывал-ся в том ракурсе, который считал для себя наиболее выигрышным.
Естественно, при этом ухитрялся сми-зансценировать свое движение в кадре, чтобы всегда сохранить эти два условия (света и ракурса), столь необходимые для выразительности.
Мне запомнилось, что и в жизни он вел себя так же.
Двигался красиво, естественно.
В период «Коротких встреч» ходил с тростью, очень органично и красиво ею пользовался.
Ловко повернувшись вокруг своей оси, останавливал взгляд на собеседнике слегка свер-ху с прищуром и улыбкой на губах.
И от этого слож-ного и в то же время простого по естеству движения он мне никогда не казался малорослым.
Он был очень занят. Приезжал к нам на день-два.
После спектакля, перелета самолетом, съемок в го-рах у Станислава Говорухина он появлялся у нас уста-лый, но в кадре преображался; был до предела со-бран и в то же время раскован.
Порой мне казалось, что я вижу его мысли по поводу того, успеет ли он на очередной рейс, и, видимо, иногда тень этой мыс-ли ложилась на его лик, но он был живой в кадре и в жизни.
А однажды он потряс нас. К студии подъехало такси.
Появился Володя и вывел из машины...
Кого вы думаете? Марину Влади!
Все мы были поражены. Под общее одобрение и удивление он шествовал по студии, сопровождая Марину.
— Ее же надо возить на такси? — сочувствовали многие.
Я дал фотоаппарат своему ассистенту Игорю, что-бы запечатлел меня в момент, когда Володя будет знакомить меня с Мариной.
Высоцкий появился в маленьком дворике студии, представил меня ей.
Я задержал несколько дольше ее руку, ожидая щелчка фотоаппарата, но так и не дождавшись, оглянулся на Игоря.
Он стоял ошелом¬ленный, подавленный лучами звезды, а об аппарате, естественно, забыл.
Была возможность иметь фото рядом с ними, но не суждено.
Все это было потом, а пока — площадка.

Он ловко импровизировал ролевой текст вперемешку со свои-ми куплетами.
Мы все наслаждались его игрой, жизнью. Впиты-вали его в себя поневоле, внутренне подражая ему.
Прошло столько лет, как его уже нет рядом, а он все живет в нас своими интонациями, непоседли-востью, как фейерверк энергии, переданной нам. И мы, того не замечая, живем как бы своей жизнью, но пронизанные растворенными в нас его частицами и близких нам любимых людей.
Порой угадываешь знакомые жесты у людей, которые когда-то встреча-лись с ним..
Прошлой зимой я оказался в суровом северном крае — Норильске — среди почитателей таланта Вы-соцкого.
Здесь с 1985 года работает самодеятель-ный клуб «Нерв». После просмотра картины «Корот-кие встречи» люди подходили и расспрашивали о Володе.
Один из зрителей сказал:
— Спасибо за картину, за Высоцкого! Картина смот-рится, хотя и не художественная.
Это говорит о том, что любовь зрителей к Высоц-кому помогает преодолеть сложности этого непро-стого произведения искусства.

[homa]

   

Свидание через двадцать лет
[/color]


Антонина Иванова[/i]


Ну что я могу рассказать?! Осветитель, работающий на картине, видит все под совершенно другим ракур-сом, чем режиссер, художник или оператор.
И несрав-нимо меньше знает нюансы работы творческой части киногруппы. Я прочла в журнале «Аврора» рассказ Геннадия Ивановича Полоки, нашего режиссера, о Володе Высоцком и его работе в картине «Интервен-ция» — для меня там многое было новым, а многое доходило в виде всяких слухов.
С Володей Высоцким я познакомилась на пробах к картине «Интервенция» весной 1967 года. Хорошо по¬мню первый съемочный день.
Съемки были во втором ателье «Ленфильма», стояла декорация с огромными кариатидами — надо бы посмотреть по сценарию, что это за сцена.
В съемке были заняты несколько актеров, был и Володя, но он, по-моему, в этот день не снимал-ся, а просто пришел посмотреть. Наверно, Полока его пригласил.
Эта съемка была как бы пробной: мы что-то отсняли, поставили галочку, что «начали съемочный период», а после нас всех пригласили в комнату киногруппы на второй этаж. Комнатка была совсем крохотная, там всего-то было два стула да стол. Мы пришли и были приятно удивлены: нас ждал Володя с гитарой. Все как-то оживились, а он спел нам песню «Гром прогре-мел, золяция идет...», он написал ее для «Интервен-ции» как стилизацию под известную блатную песню, в картине ее потом прекрасно спел Ефим Захарович Копелян. Мы слушали стоя, песня всем понравилась, очень живая, оригинальная.
Не знаю, показывал ли он ее до этого Полоке, но мы все ее услышали впервые — это песня бандитов, он ее пел в очень жестком ритме.
Потом еще несколько дней продолжались съемки в той же декорации, а во второй половине июня мы выехали в Одессу на натуру. Почти вся киногруппа ехала поездом; и в дороге, и в Одессе все было очень весело и интересно — но это совершенно другой рас-сказ. Володя с нами не ехал, он был занят в спектакле     и прилетел потом отдельно.
| В фильме собралось блестящее созвездие актеров.    
Я тридцать с лишним лет проработала на «Ленфильме»,      но такое редко когда можно увидеть: Копелян, Аросе-     ва, Татосов, Толубеев, Нифонтова, Золотухин, Штиль —       не могу сейчас сразу всех вспомнить.
Мы любовались, как они играли. На работу ходили как на праздник.
Мы жили одной семьей, все были единомышленни-ками. Не было никакой дистанции между актерами и технической частью киногруппы.
Я считаю огромной заслугой Полоки, что он сумел так организовать кол-лектив. Он был неистощим на выдумки, иногда менял замысел прямо по ходу съемки, внимательно выслу-шивал все предложения — словом, работать было не-обычайно интересно.
У Высоцкого с Полокой сложились необыкновенно теплые отношения. Они подолгу о чем-то беседовали и просто искали общения друг с другом.
Нам со сторо-ны было просто приятно на них смотреть. Володя очень активно интересовался всем, что происходило в картине.
Он приходил на съемки даже в те дни, когда сам не снимался.
Садился, смотрел и — это запомнилось — очень много общался со всеми. Всегда был веселый, заряженный на работу, готовый помочь любому.
В общем, весь он был, как ртуть, как такой комочек энергии, и все работавшие в картине старались быть к нему поближе.
Всем нам очень нравился наш фильм.
Самым интересным казалось то, что каждый актер был совсем не-похож на тот образ, к которому мы все привыкли, видя их на экране.
Копелян играл главаря бандитов, Руфина Нифонтова сыграла такую «мокрушницу», такую жен-щину-вапм — елки-палки!
И Володя Высоцкий нас очень радовал. Он играл руководителя одесского под-полья, у него вся роль — сплошные маски и переодевания: то он соблазнитель, то французский офицер, то матрос, то подпольщик.
И чего он в этом фильме ни делал — и пел, и плясал, и трюки всякие сам исполнял. Он и вне съемок такой же неугомонный был, все время ходил с гитарой через плечо, часто пел ребятам, если они его просили.
Он еще тогда не был таким знаменитым, но все мы знали его песни: у нас в киногруппе работало 80 человек — почти у каждого были записи Высоцкого. Много записей, кстати, сделали наши звукотехники прямо там же, на съемках,— подзывали его к тонвагену, и он им там пел.
Потом у них многие наши переписывали для себя, а у меня, к великому сожалению, в то время не было магнитофона и ничего из тех его записей у меня нет.
В Одессе Володя снимался немного.
Я помню его только в нескольких сценах: «Марш интервентов» — это когда французы вступают в город, а вся Одесса стоит на берегу и по-разному реагирует на это дело — тут и большевики, и черносотенцы, и кадеты, и сиони-сты, и банкиры. И Володя с мадам Ксидиас — Оля Аро-сева ее здорово играла — и ее сыном, которого замечательно сыграл Золотухин, тоже здесь. Помню, была страшная жара.
Все мы работали в плавках, а бед-ные актеры маршировали или приветственно кричали, будучи одеты по полной парадной форме.
Володя снимался в пиджаке и в галстуке. Рядом с местом съемки, в кустах, администрация организовала для актеров что-то типа душа.
Володя прибегал и окатывался водой почти после каждого дубля. И еще прикатили для акте-ров бочку с квасом, многие просили пива, потому что-де квас жажду в жару не утоляет, но тут администрация нас не поддержала.
Еще помню Володю на съемках в порту, он там был занят в сцене на корабле, где французы для своих устроили публичный дом.
А у подпольщиков была там комнатка-явка, и в ней Бродский-Воронов, которого играл Володя, переодевался, уходя от слежки.
А остальные сцены с его участием снимались, помоему, уже на «Ленфильме» после нашего возвращения из Одессы в конце сентября.
Из личного моего знакомства с Володей в памяти остался и такой случай.
В павильонах «Ленфильма» я особенно любила работать с аппаратурой на выш-ках — это довольно высоко, под самым потолком. Операторы кричали мне снизу: «Антоша,— меня все так звали на студии,— включи-ка вон тот приборчик!» И однажды у себя на верхотуре я увидела Володю. «Вот это кто...— сказал он.— А я всё думаю: что это за Антоша такой?
Покажи-ка, что здесь у тебя?» Какое-то время он там со мной посидел, посмотрел сверху, как идет съемка.
Ему понравилось, новый это был для него ракурс: он уже много к этому вре¬мени снимался в кино и много обо всем знал,
но на самой вышке был впервые.
О чем-то мы с ним еще говорили, сейчас не могу вспомнить, он походил по трапам, поулыбался мне, пошутил — и слез с вышеч-ки.
И даже помахал мне рукой на прощанье.
Вообще-то техника безопасности не позволяет под¬ниматься к нам на вышки и их служба строго следит за соблюдением своих правил. Но в этот раз никого из них, видно, вблизи не оказалось — вот он и залез туда. А если бы кто и запретил, вряд ли бы это его остановило, он уговорил бы любого: сказал бы, что ему нужно подняться наверх для лучшего простран¬ственного осмысления роли — и дело с концом.
Во время съемок у нас в киногруппе пошли разговоры,  что у Володи  «роман»  с Мариной  Влади — в кино ведь народ такую тему не упустит.
Не знаю, как и что на самом деле у них происходило,— много было всяких судов-пересудов. Мне запомнилось, что они встречались в Москве, познакомились на съемках фильма Юткевича «Сюжет для небольшого рассказа» ^ и что у них что-то серьезное происходит. Уже через | несколько лет,  когда Володя  и  Влади  поженились,  я увидела ее на съемках фильма «Плохой хороший 1 человек»,  который снимался опять у нас на  «Ленфильме» и где Володя играл роль фон Корена.
•   Влади часто приходила на съемки, садилась где-нибудь в сторонке и внимательно наблюдала за происходящим.
В паузах читала Чехова, с томиком которого не расставалась, вела себя очень просто и естественно. Совсем не как кинозвезда.
Я, правда, поняла |Н это немного позже, когда близко увидела Элизабет х Тейлор, она снималась в советско-американском фильме «Синяя птица» у нас на «Ленфильме» — вот там я увидела, какие «звезды» бывают...
Ребята расска-зывали, что однажды в особенно жаркий день Воло-дя попросил Марину сходить за пивом,
она повязала голову каким-то платочком, взяла самый обыкновенный бидончик, который оказался у кого-то, и пошла в ближайшие бани, где торговали хорошим пивом.
И быстренько его принесла, все были очень довольны — и поведением Марины, и вкусным пивом.
Окончили мы съемки, картина получилась двухсерийная.
Когда ее показывали у нас на студии, все в восторге были — мы, конечно, пристрастно относи-лись к «Интервенции», родное ведь, свое.
И с нетер-пением ждали выхода ее на экран. Но вдруг пошли слухи, что нашу картину замариновали, положили на полку.
Почему?!
Говорили, что, дескать, умалена роль подполья, что бандиты действуют лучше подпольщиков, что Полока сильно отошел от сценария Славина и снял не юбилейную картину об Октябрьской революции, а какую-то клоунаду-буффонаду.
Говорили даже, что одному большому киноначальнику не по-нравилось, что главаря бандитов зовут Филиппом — в этом он усмотрел намек на себя: его тоже так звали.
Потом очень долго партийная организация «Лен-фильма» требовала, чтобы картину показали нам и дали самим высказать свое мнение. Чтобы мы сами смогли разобраться, что уж там вышло такого «анти»! Нам обещали, но так ни разу и не показали.
Вернее, был какой-то «закрытый» просмотр, куда допустили лишь несколько человек из съемочной группы, а всей массе партийцев «Интервенцию» так и не показали. Потом долго ее доснимали, дорабатывали — но все равно фильм не приняли в Госкино.
А потом, якобы, вышел приказ вообще смыть все пленки. Я не знаю, как Полоке удалось сохранить один экземпляр.
Мне говорили, что иногда — очень редко — он показывал его на своих встречах со зрителями.
Мы все очень переживали такое окончание нашей работы с «Интервенцией», но я не представляю даже, каково было все это вынести и Полоке, и Володе — ведь они всю душу вложили в картину и связывали с ней большие надежды. А получилось, что «Интервенция» очень осложнила их кинематографическую судьбу.
Актеры писали коллективные письма во все инстанции, говорят, что даже самому Брежневу писали,— все равно картину положили на полку.
Я все время мечтала посмотреть этот фильм, но только в прошлом году, когда «Интервенцию» через двадцать  лет  сняли  с  полки   и   Геннадий   Иванович

пытался что-то восстановить из первоначальных замыслов, мне удалось ее увидеть. Мы с дочкой купили билет в наш кинотеатр и наконец-то ее посмотрели.
Конечно, там не все сохранилось из того, что было задумано и отснято Полокой: не было, скажем, сцены в партизанском лагере.
Я это хорошо пом-ню, потому что Геннадий Иванович заставил меня в этом эпизоде сыграть жену начальника отряда, которого играл Валя Буров — только фото-графии у меня от этого эпизода остались, я раньше много снимала на съемках. Из этих фото осталось у меня и общее фото всей киногруппы — всех, кто участвовал в съемках сцены «Марш интервентов».
Раньше был такой хороший обычай — фотографироваться всей группой на память — сейчас как-то стало это забываться. И Володя там есть, и Копелян, и Золотухин, и другие, и вся наша осветительская бригада.
Я эти фотографии часто смотрю.
Я еще ведь в одном эпизоде играла в «Интервенции», и он остался в варианте, что вышел на экран.
В сцене «Подполье» изображала я женщину-подпольщицу: все время сидела молча с опущенной головой. Дочка меня спрашивала: «А что ты все время молчишь?» А что мне ей сказать — такое мне Полока дал задание: сидеть с опущенной головой и молчать. Геннадий Иванович вообще часто снимал в эпизодах на-род из своей киногруппы.
Вот такое вышло у меня свидание с «Интервенцией» двадцать лет спустя. Конечно, если бы фильм вышел в свое время, он бы совершенно иначе смот-релся, но и сейчас я считаю, что это очень интересная работа.
И Володенька в нем совсем еще молодой и ничего-то про себя, будущего, не знает.

[homa]

 

Без отдыха, без паузы

[/color]

Вениамин Смехов

Идут годы. Опубликованы стихи, статьи, мемуары, вышли пластинки, издана и переиздана первая книга Владимира Высоцкого.
Что нового открылось нам за эти годы?
Мне, например, открылось — как я отстал и как хо¬чется угнаться за героями его стихов-песен. За «яком»-истребителем. За восходителями. За Кассандрой. За этим его беспредельным человечеством, которое так смачно и так неповторимо летит, плывет, бура¬вит, рвется в бой и обгоняет время. Открылось совершенно ясно — насколько он многих опередил и какой радостью обернется встреча потомков с поэ¬том.
Открылись незалечимые раны нашей вины перед Володей — и тех, чья помощь была ему необходима, да не подоспела; и тех, кто из ложного самолюбия не сделал «первого шага»; и тех, кто не уразумел ответственности за его дружбу: «плати по счету, друг, плати по счету...»
Откроется еще и еще правда слов критика Юрия Карякина: «Слушая Высоцкого, я, в сущности, впер¬вые понял, что Орфей древнегреческий, играющий на струнах собственного сердца,— никакая это не выдумка, а самая настоящая правда».
Для меня, как, очевидно, для многих, явление Вла¬димира Высоцкого — аккумулятор оптимизма. «При¬рода-мать! Когда б таких людей ты иногда не посы¬лала миру...» — когда это сказано? Имя Высоцкого — звук боевой трубы. Я за эти годы объездил много городов нашей страны и уверился в том, что люди, которые откликаются на этот звук: 1) не предадут; 2) умеют отлично трудиться; 3) не способны на пош¬лость; 4) не струсят, не бросят в беде; 5) бескорыст¬ны и отважны, и так далее.
, Мне невероятно повезло: шестнадцать лет работать | рядом с актером Владимиром Высоцким. Я благода-а рен такой судьбе. Я стараюсь поточнее описывать ■ все, что помню. Очень мало, но все-таки опубликова-" но и при жизни поэта-актера (в журнале «Аврора», » май 1980 года) то, что о нем и о других коллегах I хотелось сказать. Так или иначе, но это тоже знаки I благодарности судьбе за такую радость, за такой на->. род, за правду, сострадание и юмор — за любовь у и за «звук боевой трубы».

А теперь несколько отрывков — из памяти.
...О Высоцком в кино. (Мне уже привелось однаж¬ды говорить об этом на Ленинградском телевидении, в передаче «Звучала музыка с экрана».) Я всегда думал: серьезный актер не может без юмора говорить о значении своего участия в создании фильма. Вот в театре актер — это сердце, голос, пульс дела. А в кино главные роли, конечно, за режиссурой, опера¬тором, монтажером...
Высоцкий в удивительной степени был исключением из правила. Он брал кино на таран — как пел песни. И как жил. Его любили все наши лучшие кинорежис¬серы, хотя снимался он у лучших крайне редко. То ли ролей не выпало, то ли мешал стереотип мышления: долго считалось, что, мол, певец и поэт не является таким уж сильным актером... Высоцкий — ив этом театр ему был верным пособником — пошел на таран холодной стены недоверия к себе. Он сыграл Гамле¬та и Галилея, Лопахина и Свидригайлова — сложней¬шие роли мирового репертуара. Он сыграл их так, что об этом стало слышно по всему белому свету.
...И все-таки Высоцкий без конца снимался. Я пом¬ню, как Володя уходил в кинопериод — с головой, с полной затратой энергии, души, любви. Кино было одним из предметов его страсти. Порой режиссеры судили по привычке: «Актеры — такой уж народ, за роль в кино все бросят, ясное дело, популярность, миллионы глаз...» По-моему, кино Высоцкий любил особо, индивидуально и честно (как все, что творил в искусстве).
...В 1967 году в Измаиле на Дунае шли натурные съемки фильма «Служили два товарища». Одна из основных ролей — поручик Брусенцов — едва ли не лучшая, серьезнейшая работа в кино актера Высоц¬кого.
Не могу ответить теперь, почему я так был настроен тогда против киноактерства — ив шутку, и в крик. В это время, тесно общаясь с Володей и Валерием Золотухиным по сцене и вне сцены, мы переживали совместно радости хороших ролей в таких премьерах, как «Павшие и живые», «Пугачев», «Послушайте!». Мы если и спорили, то, кажется, лишь на тему кино. Я го¬ворил: имея такие роли, таких зрителей, экран мож¬но любить из чистого фанфаронства и из суеты чувств. Они смеялись: ты хоть раз попробуй сняться в хоро¬шей роли, все свои глупости забудешь... А я шумел, что и пробовать противно, потому что киноартисты — в большинстве своем покалеченные славой, легкостью забот и больные честолюбием люди...
Все-таки они меня переубедили. Золотухин снялся в «Пакете», и там была работа, настоящая работа на¬стоящего артиста. Высоцкий порадовал ролью в «Ко¬ротких встречах», это была встреча с очень чистым, трогательным кинематографом. Переубедили рабо¬той — не только ее результатом, но и процессом.
Как-то после спектакля «Павшие и живые» вышли с Высоцким к Садовому кольцу. «Знакомься, это Ев¬гений Карелов, он режиссер, я снимаюсь у него. Фильм должен получиться отличный. Сценарий Фри¬да и Дунского, понял? Я дам тебе почитать, зав¬тра вернешь».
—   А мне-то зачем? Потом посмотрю ваше кино...
—   Дурачок, вот Женя посмотрел тебя в театре, ну, не такая большая, но есть в фильме роль хороше¬го мужика, барона, как его... Краузе. Со мной будешь. Съемки под Одессой... Артисты замечатель¬ные. Роль твою разовьем, я уже говорил сцена¬ристам... Чего ты морщишься? Жень, скажи дурачку.
...Невозможно спрятаться от его убежденности. Вы¬соцкий не выносил упрямства перед очевидностью. Факт налицо: режиссер, роль, полет. Одесса, все свои, увлекательность сюжета, профессиональ¬ный интерес. А человек сопротивляется. Еще два раза, сверкая очами, повышая голос до опасного тона, он повторяет аргументы... если и после это¬го не согласишься — неизвестно, чем кончится буря гнева...
Я пишу и улыбаюсь, гляжу на портрет улыбающего¬ся Володи, но, поверьте, что в жизни в подобной ситуации было не до улыбок. Я согласился попро¬бовать.
Не хочу подробностей о том, что сыграл, чего не¬доиграл, почему так и не исполнилось желание Вла¬димира «прописать», продлить существование моего персонажа, провести его через фильм. Но вот два момента проявления характера Высоцкого вспом¬нить уместно.
Во-первых: как он умел влюблять в свою стихию и как любил удивлять людей — радостью, новостью, добром! Полет в Одессу — и мы обсуждаем общие де¬ла в театре, пересадка, перее'зд в Измаил, и я сетую, что совсем не знаю Одессы. По дороге к съемочному городку—советы, подсказки, уговоры не теряться, хотя я вроде и так не теряюсь. Но он что-то чувствовал такое, в чем я и себе не признавался. В театре — опыт, роли, все знакомо, а тут — явный риск проявиться щенком, зеленым юнцом, осрамиться, и перед кем — перед «киношниками»... Гм... Доехали. Володя стремительно вводит в чужой мир, на ходу рассыпая подарки «положительных эмоций»... Знако¬мит с группой, и о каждом — коротко, с юмором и нежностью.   Оператор — чудо,   ассистенты — милые ребята, звуковики — мастера и люди что надо, и так далее.
Гостиница-поплавок на Дунае — блеск, закачаешь¬ся. Входим в номер, я ахаю и качаюсь. За окном — леса, Дунай, румынские рыбаки на дальнем берегу. Быстро ужинать. «Погляди, ты такую ряженку ел в жиз¬ни?» Ложку ставит среди чашки, ложка стоит, не ды¬шит. Я в восторге, Володя — кивает, подтверждая глазами: я, мол, предупреждал тебя, какая это пре¬лесть — кино. Бежим дальше. Вечер. Воздух. Воля. Спуск к реке. Гигантские марши массовки. Войска на берегу. Ракеты, всполохи света, лошадиные всхли¬пы, плеск волны. Разворот неведомых событий, граж¬данская война, белые у Сиваша. На взгорье у камеры белеет кепка главного человека, Евгения Карелова. Они перекинутся двумя словами с оператором, со вторым режиссером, и вот результат: на все побе-

режье, на весь мир, как мне здесь кажется, громыхает усиленный мегафоном голос второго режиссера Славы Березки. По его команде — тысячи людей, дви¬жений, звуков — все меняется, послушно готовится к новой задаче. Когда Высоцкий успел подготовить Карелова? Я только-только начал остывать, уходить в тоскливую думу о напрасной поездке, и вдруг... Слава Березка передает, я вижу, мегафон главному, и на весь мир, на горе мне, на страх врагам, но и очень звонко-весело раздалось: «В честь прибытия на съемки фильма «Служили два товарища» знамени¬тых артистов Владимира Высоцкого и Вениамина Смехова — салют!»
Грянули залпы, грянуло «ура», и пребольно ущип-

нул меня знаменитый артист: мол, радуйся, дурачок, здесь хорошо, весело, и все свои.
Дальше — вечер у Карелова, разбор завтрашней съемки, ночь бесед о кино и о поэзии...
Когда-то я подготовил примерное предисловие к возможному сборнику его стихов, и это даже обсуж¬далось в серьезной редакции... Оттуда помню такое: «Владимир Высоцкий — дитя и хозяин стихий»... «Пу¬тешествие по стране стихий»... «Игра стихий и стихи Владимира Высоцкого»... Имелись в виду: стихия воен¬ного времени, стихия человеческого риска, человек на краю выбора, стихия праздничной энергии языка, стихия спорта.
...Мне увиделся Высоцкий киноспортсменом, а не просто актером кино. Приготовиться к кадру, взве¬сить, увидеть мысленно и ярко себя со стороны (к это¬му готовился перед зеркалом в автобусе у гримера),

сосредоточиться перед стартом и — попасть в дубль. В театре — широкое поле поправок и совершенство¬вания: не вышло сегодня, завтра можно улучшить. В кино — только сегодня. Дубль, дубль, дубль, стоп. И — кануло в Лету. Попасть в дубль — снайперская страсть киноспортсмена.
Другое, что увидел,— всепоглощающую охоту объять необъятное. Высоцкий знал кино всесторонне. Казалось, он может все за всех — от режиссера и оператора до монтажера и каскадера. Впрочем, кас¬кадеры-дублеры здесь исключались. Все — сам. Из¬вестно, что он с первых работ в кино не просто овла¬дел конным спортом, но даже вольтижировал, совер¬шал  цирковые номера верхом  на лошади.  И, как как пропел одну песню — еще одиннадцать лет. А врачи без конца изумлялись, не говоря уже о про¬стых смертных... А тайна его резервов — это его лич¬ная тайна.
...И еще про Одессу. Володя запомнил мои вздохи в аэропорту: жалко в таком городе бывать транзи¬том, по дороге в Измаил. Не забуду восторга от Во-лодиного подарка... Он звонит в Москву, объясняет, что материал нашей съемки — в браке и что я обя¬зан лететь на пересъемку. Получаю телеграмму от директора картины — все официально. С трудом вы¬искиваю два свободных дня, кляну себя за мягкоте¬лость, а кино — за вечные фокусы; лечу, конечно, без настроения... Среди встречающих в Одессе — никаких мосфильмовцев. Стоит и качается с пяток на носки Володя. Глаза — плутовские. Сообщает: ни¬каких съемок, никакого Измаила, два дня гуляем по Одессе. Понятно, меня недолго хватило на возмуще¬ние...
Володя говорил про город, который всю жизнь любил, и мне казалось, что он его сам выдумал... И про сетку проспектов, и про пляжи, и про платаны, и про Пушкина на бульваре, и про Ришелье, и яркие, жаркие подробности морских боев в дни обороны, и вообще про жизнь одесского порта. Мы ночевали в «Куряже», общежитии киностудии на Пролетарском бульваре, и я за два дня, кажется, узнал, полюбил тысяч двадцать друзей Высоцкого. Актеры, режиссе¬ры, писатели, моряки, одесситы и москвичи... Сижу зрителем на его концерте в проектном институте... Сижу на прощальном ужине, где Володя — тамада и внимательный хозяин... и весь двухдневный пода¬рок — без натуги, без ощущения необычности, только помню острые взгляды в мою сторону, быстрая раз¬ведка: ты в восторге? все в порядке?
...До сих пор мечтаю кому-нибудь устроить похо¬жий праздник.
Только одна неприятная деталь: посещение в Одес¬се некоего дома. Утро. Володя еле согласился на уговоры инженеров: мол, только позавтракаете, от¬ведаете мамалыги, и все. Избави бог, какие песни — только мамалыга, кофе и очень старая, оригинальная квартира. И мы вошли в огромную залу старинного дома. На столе дымилась обещанная каша, по углам сидели незнакомцы, стояли гитары и магнитофоны «на взводе». Мы ели в полной тишине, прерываемой зубовным скрежетом Володи. Я дважды порывался увести его, не дать ходу скандалу, уберечь его нер¬вы... Он твердо покачал головой: остаюсь. А незна¬комцы нетерпеливо и холодно ждали. Их не инте¬

дитя стихий, впадал в абсурд... Встанет в пять утра. Спускается вниз. Помощник режиссера отговаривает, вчера отговаривали всей группой... На месте съемок уже не говорит, а раздраженно кричит Карелов: за¬чем рано встал, зачем приехал, это же такой дальний план, зритель тебя и в телескоп не разглядит!.. Во¬лодя переодевается, не гримируется, естественно, и — на коня. Три часа скачек, съемок, пересъемок того крохотного кадра, где его и мой герои появятся верхом — очень далеко, на горизонте... Полное слия¬ние с персонажем, охота быть всюду, где он, мечта преодолеть грань между игрой и жизнью, если кине¬матограф претендует на натуральность событий сю¬жета.
В период подготовки — земной, грешный артист — любил, когда гримеры прихорашивали, «улучшали» его лицо, очень нравился себе в усах и при бороде — все так... Но когда надо сниматься, то и следа актер¬ского красования не обнаружите! В бороде или без, он душу вытрясет из себя, из партнеров, из «кинош¬ников» — чтобы вышло все, как задумано, чтобы без поблажек и без ссылок на головную боль! Так было у него в театре: являлся смертельно усталым, с тем¬пературой, с бесцветным лицом, но на сцене — как на премьере! И тайна его резервов так и не ясна...
А на концертах: сколько б ни искали «доброхоты» записи такого вечера, где Высоцкий выдал бы голо¬сом слабинку,— не сыскать! И с безнадежной бо¬лезнью и накануне разрыва сердца — звучит с маг¬нитофона голос единственно, неповторимо, как толь¬ко у Высоцкого звучал!..
Может, это со стороны казалось, что он тщится «объять необъятное», а на деле человек был рожден все испробовать, ибо знал тайну своих ресурсов. В по¬ликлинике, где моя мама — терапевт, помнят, как однажды я уговаривал его перед спектаклем пока¬заться ларингологу. Мы ехали с концерта, я был встре¬вожен состоянием Володиного голоса. Ольга Серге¬евна, чудесный, опытнейший горловик, велела ему открыть рот и... такого ей ни в практике, ни в страш¬ном сне не являлось. Она закричала на него, как на мальчишку, забыв совсем, кто перед нею; она рас¬краснелась от гнева: «Ты с ума сошел! Какие спек¬такли! Срочно в больницу! Там у тебя не связки, а кровавое месиво! Режим молчания — месяц мини¬мум! Что ты смеешься, дикарь?! Веня, дай мне те¬лефон его мамы — кто на этого дикаря имеет влия¬ние?!» Это было году в шестьдесят девятом. В тот же вечер артист Высоцкий сыграл в полную силу «Гали¬лея», назавтра репетировал, потом — концерт, вече¬ром — спектакль, и без отдыха, без паузы прожил — ресовал человек Высоцкий: это состоялся первый в моей жизни сеанс делячества ледяных рвачей-кол¬лекционеров. Володя глядел широким взором — ино¬гда он так долго застывал глазами — то ли сквозь стену куда-то, то ли внутрь себя глядел. И не меняя странного выражения, протянул руку, туда вошла ги¬тара, он склонился к ней, чтобы сговориться с ее струнами. Спел несколько песен, встал и вышел не прощаясь. На улице нас догнал приглашавший, без смущения извинился за то, что «так вышло». Володя уходил от него не оборачиваясь. Он торопился к своим, раствориться в спокойном мужском товари¬ществе, где он — человек и все — люди. А когда по¬надобится, возьмет гитару и споет. По своему хоте¬нию. А в холодном зале чужого дома... И почему он не ушел от несвободы, ведь так просто было уйти? Я не посмел это обсуждать, чувствовал, как ему не¬приятна эта тема.
Сегодня мне кажется, что он видел гораздо дальше и жертвовал минутной горечью не для этих стяжателей-рвачей, а для тех, кто услышит его песни с их магни¬тофонов — потом, когда-нибудь потом...
«Поэт — всегда должник вселенной»,— сказано Мая¬ковским, может быть, чересчур торжественно, но долг перед потомками, видимо, для поэта чувство необ¬ходимое. Значит, я был неправ, и Высоцкий не нару¬шил законов свободы, а лишь отдавал добровольную дань — тем, кого видел сквозь стены и мрачные лица «посредников». Замечательно, что он и в песнях не ругал сих последних, а жало иронии обращал только на себя:
Я шел домой под утро, как старик. Мне под ноги катились дети с горки, и аккуратный первый ученик шел в школу получать свои пятерки.
Ну что ж, мне поделом и по делам, Лишь первые пятерки получают... Не надо подходить к чужим столам и отзываться, если окликают.
Более всего ранила поэта фамильярность. В любых проявлениях. Конечно, умел реагировать, парировать молниеносно... После концерта, склонившись для ав¬тографов, вдруг слышу: «Вовка, чё ж ты не спел про Нинку, я ж тебе записку подал! Испугался, пацан?» И — хлопок по плечу. Так — в который раз! — грубо нарушена дистанция, и невоспитанный «братишка» спутал автора с кем-то из его персонажей. Высоцкий меньше секунды тратит на ответ: резкий разворот и удар словом сильнее пощечины — не забудет ви¬новник вовек того урока... Но случай повторится вско-

ре, и несть числа таким случаям... Однако, повторяю, отвечал потрясающе быстро и точно.
Еще пример. В Вильнюсе, в 1974 году, на гастролях театра, помню поездку по городу на Володиной ма¬шине. Особый предмет любви и гордости — владе¬ние рулем, охота объездить весь свет, не разжимая баранки. Ехать было вроде бы недолго, поворачивает Володя налево, в переулок, замедляет ход, пропу¬скает группу молодых людей, пропустил, выжал газ, машина птицей послушно развернулась, но в момент нажима на педаль — гулкое эхо в салоне: нелепая шутка — вдарить по багажнику убегающей машины, мол, автособственник... Ж-ж-жик! Ну и реакция! Во¬лодя в тот же миг перестроил ручку и задним ходом, со страшным визгом нагнал обидчиков, еще миг — и он выскочил, еще миг — влепил пощечину, припечатал доброе напутствие, еще миг — и он в машине, а еще через миг — мы вылезаем у конечной цели... У меня голова идет кругом, а он ухмыляется — успел отойти душой. До сих пор вижу перед глазами финальную картину: немая сцена на тротуаре. Получив на орехи, застыли, открывши рты, храбрецы, пока не исчезли из поля зрения.
Трудно судить других, когда сам вполне подсуден. Я снова и снова возвращаюсь к чувству вины, что со¬единяет столь многих знакомцев, приятелей, друзей поэта. Уход из жизни человека такого остро-взыска¬тельного взгляда на себя и окружающих не должен понижать голоса ответственности у живущих — перед ушедшим... Не хватало нам такта, даже когда хватало восторга перед ним. И терпения не занимали, а на¬до бы. Торопились, например, итожить его последние два года: кино, путешествия, выступления во всех концах планеты, диски, снова фильмы. А вышло, что поспешили. Архив поэта поистине одарил нас — и по¬следние стихи глубоки, прекрасны и новы.
...Я смотрю, как он улыбается на портрете, и ка¬жется, вот-вот совершу то, чего не успел: повинюсь, подведу черту, чтобы не жгло больше, чтобы ничто не мешало читать и слушать Владимира Высоцкого. И мне кажется, это не я вспомнил, а он ответил, не меняя улыбки:
И вновь отправляю я поезд по миру, я рук не ломаю, навзрыд не кричу. И мне не навяжут чужих пассажиров — сажаю в свой поезд кого захочу.

[homa]

 „Начем проверяются люди?"
[/color]


Суламифь Цибульник


Нет у меня достаточных поводов для воспомина¬ний о Владимире Высоцком. Всего-то один раз встре¬тилась с ним, но в результате этой встречи появилось стихотворение, которое — через столько лет — осо¬бенно своевременно в наши дни.
...После просмотра фильма «Вертикаль» у нас с автором сценария «Карантин» Юрием Николаеви¬чем Щербаком возникла мысль предложить Вла¬димиру Высоцкому написать песню и для нашего филь¬ма. По сюжету исполнять ее должен один из персо¬нажей — Игорь, внешне экстравагантный, раскован¬ный, но по сути — мыслящий, самоотверженный мо¬лодой человек.
Значит, Владимир Высоцкий должен был отдать свою песню «в чужие руки». К счастью, это был до¬стойный исполнитель, талантливый актер Юрий Ка-морный, до самозабвения любящий песню, не рас¬стающийся с гитарой.
Владимир Высоцкий становился популярным, был по горло занят в спектаклях Театра на Таганке. Ран¬ней весной 1968 года я отправилась в Москву, чтобы встретиться с ним и уговорить написать для нас пес¬ню. Заранее Владимира Семеновича не предупре¬дила.
...Готовлю себя к худшему, что придется долго уговаривать, а, может быть, даже и получить отказ. Задолго до спектакля, в котором занят Владимир Высоцкий, жду у служебного входа. Волнуюсь. До начала спектакля мало времени, а он не появляется. На знакомство и разговор остаются считанные ми¬нуты.
Наконец приходит. Первое, что бросается в глаза,— усталость на лице. За плечами гитара. У меня сразу промелькнуло — наверное, после концерта. Такой вымотанный, а надо играть спектакль... Мне стало жаль его... Как бы покороче объяснить, что мне от него надо!
Коротко рассказываю, о чем сценарий: врачи в на¬учно-исследовательской лаборатории создают вакцину против опасной инфекции, случайно заражаются ви¬русом болезни. В этой экстремальной ситуации, в замкнутом кругу, отрезанном от остального мира, проявляются человеческие свойства героев. Но конк¬ретная,   локальная   история   имеет   более   широкий смысл. Фильм о том, что в наше мирное время нет и не может быть покоя, что в наш век бурного науч¬ного и технического прогресса человек не гаранти¬рован от неожиданных опасностей и серьезных испы¬таний.
Помню как сейчас, Владимир Семенович слушал меня на редкость внимательно, учитывая обстановку, в которой происходила беседа, и очень пристально, вот именно — пристально, всматривался в меня. Не прерывал, не торопил. Выслушав, сказал, что согласен писать песню. Я ему оставила сценарий, и мы догово¬рились о сроках, о том, что он напишет варианты на выбор.
В мае 1968 года Владимир Высоцкий неожиданно приехал в Киев (догадываюсь, с концертами), с гото¬выми вариантами песни.
И вот тут-то мне катастрофически не повезло. На¬до же было, чтобы в этот единственный день пребы¬вания Владимира Высоцкого в Киеве была назначена съемка, да еще за городом. Снималось продолжение эпизода, начатого в пасмурный день. А тут, как на¬зло, во всю светит солнце. Жестокая, безжалостная доля кинорежиссера, над которым постоянно висит дамоклов меч — план! Надо снять, нельзя отменить, надо ехать на съемку...
И я попросила Юрия Щербака, с которым у ме¬ня было полное взаимопонимание, провести с Вла¬димиром Высоцким в тонателье студии черновую за¬пись привезенных им песен. Ю. Щербак со звуко¬оператором Юрием Петровичем Горецким запи¬сали обе песни: «Давно смолкли залпы орудий...» и «Вот и разошлись пути-дороги вдруг...». Записи эти хранятся в их личных архивах.
Мы остановились на первой песне, и ее, на мой взгляд, хорошо исполнил в фильме Юрий Каморный. Возможностей использовать и вторую песню мы не нашли.
Солнце в тот день так и не скрылось за тучами, ничего мы не сняли. Господи, как я впоследствии казнила себя за то, что поехала на съемку, лишила себя радости еще одной встречи с Владимиром Вы¬соцким!
...Прошло много лет. Недавно я смотрела «Каран¬тин». Меня буквально ошеломило, с какой прозор¬ливостью тогда, в 1968 году, относительно спокой¬ном, мирном году, Владимир Высоцкий увидел наше сегодняшнее тревожное время, отмеченное аварией на Чернобыльской атомной электростанции, сра¬жениями в Афганистане, а главное, нависшей над человечеством глобальной угрозой атомной ката¬строфы.

Поэтому не случайно в документальной повести Юрия Щербака «Чернобыль» строка «На чем про¬веряются люди?» вынесена в ее подзаголовок. На первую публикацию повести республиканская газета «Комсомольское знамя» получила много откликов от молодых читателей. И, действительно, мысль поэта — «Есть мирная передовая, беда, и опасность, и риск» — не могла не отозваться в сердцах людей сегодня.

[homa]

 


И живое стало историей
[/color]


Алесь Адамович


Пел, как кричал? Потому что что-то в нем кричало, Хриплый голос? А может, охрип — так старался, что¬бы услышали.
Если ты работал над книгами народной памяти и они стоят перед глазами — те люди, которых ты за¬писывал, звучат их голоса,— ты и Высоцкого будешь воспринимать по-своему. И его песни, как крик па¬мяти народной.
А что, разве вот это: «Кто сказал, все сгорело дотла...» или «Протопи ты мне баньку по-белому...» — не полный боли голос народной памяти?
Помните, у писателя Виталия Семина — о молодом парне, вчерашнем школьнике, что вернулся из гитле¬ровского концлагеря: «Кричал я, наверное, дня два... Мать глядела со страхом. Потом позвала мою двою¬родную сестру... Они с матерью долго слушали меня, потом Аня сказала так, как будто меня не было в ком¬нате:
— Они все теперь кричат. Перекричит и будет нор¬мальным парнем. Постарше Сергея паренек вернулся у наших соседей, дня четыре кричал, потом отпу¬стило...»
Потом не кричали и даже рассказывать перестали, хоть память саднила. И вдруг — голос, песни Влади¬мира Высоцкого. За нас за всех — крик. Так удиви¬тельно ли, что народ (не одно, не только молодое поколение!) признал своим и Высоцкого, и голос его? Да как еще признал!
Володя и Марина Влади приехали к нам в киногруп¬пу «Сыновья уходят в бой» (1969 год). Снимали мы фильм на Новогрудчине. Песни для фильмов Виктора Турова Высоцкий начал писать давно — «Я родом из детства», «Война под крышами». Помню, как года за два-три до новогрудских встреч приезжал Высоц¬кий в Минск, даже снимался в нашем первом филь¬ме «Война под крышами», но потом его «вырезали»
2   (те, кто и все кино «резали без ножа», ибо лучше, и чем художники и чем сам народ, знали, «что нужно
3   народу»). Песни же были озвучены «профессиональ-5 ным» голосом.
5 И вот теперь он приехал в нашу киногруппу с Ма-| риной, для которой Новогрудчина — таинственная о. родина ее отца. Через неделю она нас с Виктором "5 Туровым упрашивала:

— Ну уговорите не уезжать Володю!..
Время от времени они появлялись у нас в «парти занском лагере» — молодые, счастливые друг дру гом и каждый талантом другого.
Сохранились и кадры узкопленочного любитель ского фильма. Да только немые. А в это же врем: «партизанский лес» гремел песнями Высоцкого. Их не только слышишь, а как бы видишь: с набухшими — вот-вот порвутся — венами на шее, покрасневшим, от напряжения глазами... А сам Высоцкий стоит тут же разговаривает, усмехается — по-юношески светлый дружелюбный. Голос неожиданно тихий. Больше слу-шает, чем говорит. Привозил ли он их нам готовыми (песни к первому и второму фильмам — «Аисты» «У нас вчера с позавчера шла спокойная игра», «В тем¬ноте», «Он не вернулся из боя», «Песня о земле», «Сыновья уходят в бой») или, может, сочинял тут же на месте? Я так и не могу сказать точно.

С М. Влади на съёмкх фильма «Война под крышами» (1969)

   Вот они все (кроме одной) — на пластинках, что
   недавно выпущены в свет под общим названием «Сы   новья уходят в бой».

   Действительно, мы не успели оглянуться... И живое
   стало историей. Как говорится в одном не очень весе-
   лом рассказе Антона Павловича Чехова: «Как же бы-
   стро оно все делается!..»

[homa]

 
И актер,и поэт
[/color]

Эльдар Рязанов


Мы не были с Высоцким друзьями — мы были лишь знакомы, относились друг к другу с симпатией, встречались мало, редко.
Но однажды произошла история, которую я расскажу, хотя и выгляжу в ней не очень красиво.
В 1969 году я намеревался снять фильм по знаменитой пьесе Ростана «Сирано де Бержерак». Я пробовал многих актеров, очень талантливых.
Но что-то меня не удовлетворяло. Какое-то у меня было ощущение,
что я создаю очередную, скажем, двадцать седьмую по счету экранизацию известной вещи.
И тогда мне пришла в голову мысль — надо на главную роль француз¬ского поэта XVII века взять нашего современного поэта, и я предложил роль Евгению Евтушенко.
Он с огромным интересом откликнулся на это предложение.
Он никогда прежде не снимался, идея показалась ему заманчивой. (Это было еще задолго до фильма «Взлет», где он сыграл Циолковского.) И мы сделали пробу. Проба получилась интересной, очень удачной.
Как мне кажется, и потому, что поэта играл поэт. Евтушенко в роли Сирано был очень своеобразен. Он, конечно, не выглядел, как эдакий легкий дуэлянт-попрыгунчик, каким он может быть прочитан у Ростана.
Нет, это был другой совсем персонаж, более, может быть, тяжеловесный, но и более значительный. Ну, короче говоря, я готовился к съемкам этой картины...
И вот в это самое время мы с женой были в театре,— сейчас уж не помню в каком. И вдруг я увидел, что впереди на ряд сидят Владимир Высоцкий и Марина Влади. Володя перегнулся, поздоровался.
Вообще у нас как-то принято (ну, я был, правда, и старше), что с режиссерам артисты говорят «вы», а те говорят ак-° терам «ты».
И он говорит: «Эльдар Александрович, § это правда, что вы собираетесь ставить «Сирано де о Бержерака»?»
Я говорю: «Да».—«Вы знаете, мне очень  бы хотелось попробоваться».
Я говорю: «Понимаете, ! Володя, я не хочу в этой роли снимать актера, мне хотелось бы снять поэта».
Я совершил, конечно, невероят-о. ную бестактность, ведь Володя уже много лет писал, л Правда, мне он был известен по песням блатным, жар-5 гонным, лагерным, уличным — по своим ранним пес-о ням.
Он еще, действительно, не приступил к тем произведениям, которые создали ему имя, создали его (5 славу, настоящую, великую, крупную.
Эти песни должны были еще родиться в будущем. «Но я ж тоже пишу»,— сказал он как-то застенчиво.
Я про себя поду¬мал: «Да, конечно, и очень симпатичные песни. Но это все-таки не в том большом смысле поэзия»,— но промолчал.
Относился я к нему с огромным уважением и как к артисту, и вообще мне он был крайне симпатичен. И мы договорились, что сделаем пробу.
Мы репетировали, он отдавался этому очень страстно, очень темпераментно. Сняли кинопробу. К сожа¬лению, проба не сохранилась — так же, как, кстати, и кинопроба Евтушенко. Тогда картину мне закрыли, причем сделано это было грубо, категорично, дикта¬торски.
Я находился в трансе и не подумал о том, чтобы сохранить кинопробы. Кстати, я тогда еще и не знал, что их уничтожают. Я узнал об этом некоторое время спу¬стя, когда через несколько лет мне понадобились пробы к «Сирано де Бержераку».
Тогда-то я и выяснил, куда все исчезает.
«Рукописи не горят»,— утверждал М. А. Булгаков. Я думаю, он был прав только в том случае, когда руко¬писи (или кинопленки) хранятся у тебя дома, а не в государственном учреждении.
Однако фотографии Высоцкого в гриме Сирано со¬хранились у его мамы.
Все же травма, которую я нанес Высоцкому, была относительной, ибо картина вообще не состоялась.
Другое дело, я склонялся к тому, чтобы взять на роль Евтушенко.
И картина-то не состоялась именно из-за этого.
В этот период Евгений Александрович выступил с очередной резкой критикой, и мне сказали: «Или вы отказываетесь от Евтушенко, или мы закрываем картину. Даем вам на размышление двадцать четыре часа».
Я от Евтушенко не отказался — и картину через сутки закрыли.
Ну, Высоцкий что-то, может быть, знал об этом, что-то не знал. Во всяком случае картина не состоялась. И никто другой эту роль не сыграл.
Но был еще один нюанс, из-за которого Высоцкий не мог играть роль Сирано. Один из центральных эпи¬зодов вещи строился на том, что влюбленный Кристиан де Невильет — друг и соперник Бержерака,
— стоя под балконом Роксаны, не был в состоянии сочинить ни одного страстного, влюбленного стихотворения. И тог¬да, невидимый для Роксаны, скрытый под балконом,
Сирано начинает экспромтом сочинять рифмованные признания в любви от имени Кристиана. И Роксана думает, что это ее избранник — де Невильет — сочи¬няет такие дивные стихи.
Если учесть уникальный, не¬повторимый голос Высоцкого, то Роксану пришлось бы делать или глухой, или идиоткой.
Или пришлось бы переозвучивать Высоцкого ординарным голосом, что являлось бы маразмом.
Но проблема была решена иначе: фильм попросту не дали снять...
А через несколько лет мой друг — сценарист, дра¬матург и поэт Михаил Львовский, который является поклонником, обожателем и собирателем Высоцкого, сделал мне просто грандиозный царский подарок — он подарил мне кассеты, где было восемь часов звучания Высоцкого. Это было уже где-то в году 76-м, на¬верное. И я как раз поехал в отпуск в дом отдыха.
И каждый день в «мертвый час» я ставил магнитофон с песнями Высоцкого и открывал для себя прекрасного, умного, ироничного, тонкого, лиричного, многогран¬ного поэта.
Сначала я слушал один в номере. Потом я вынес магнитофон на лестничную клетку, и каждый день в «мертвый час» никто не спал — собиралось все больше и больше людей, через несколько дней около магнитофона был весь дом. Двадцать четыре дня про¬шли у меня и у многих под знаком песен Высоцкого. Они вызывали всеобщий восторг.
Это была тишина, в которой гремел, хрипел, страдал, смеялся прекрасный голос Высоцкого...
Я приехал в Москву потрясенный. И с тех пор стал его поклонником окончательным, безоговорочным, пожизненным, навсегда.
По приезде я позвонил ему по телефону и сказал: «Володя, ты себе представля¬ешь, какое счастье ты мне даровал!
Я провел 24 дня рядом с тобой, я слушал твои песни, ты замечательный поэт, ты прекрасен, я тебя обожаю».
Я говорил ему самые нежные слова, они были совершенно искрен¬ними. Он засмеялся, довольный, и сказал: «А сейчас вы бы меня взяли на роль Сирано?» Я сказал: «Сейчас бы взял».
Мы оба рассмеялись и повесили трубки...