Там, где ты живёшь

[bard]

 ТРИДЦАТЬ ТРИ

Тундра стонет ночами глухо,
Косячок забивает Кутха.
Эй, начальник,  давай, ни пуха -   ни пера, ни пера!
Вышка справа и вышка слева,
А цыганское счастье слепо.
Птичий табор уходит в небо -  к северам, к северам.

Гонит сполохи стылый ветер, -
И по этой простой примете
Быть тебе за меня в ответе -  без крестов, без наград,
Ведь свобода - моя невеста,
Мы обнимемся наконец-то.
Я - фартовый  и с малолетства    конокрад, конокрад.

Тридцать три ступени вверх,
Вниз - отвесная стена.
Если проигрыш - пятак,  выигрыш - алтын.
А неволя не для всех -
Прописная истина,
Для кого-то - повод быть   с волею на "ты".

Чахлой гонит меня тайгою
Кнут ли, пряник ли, - Бог с тобою.
Раскорчёванная цингою    кровоточит десна.
Шаг за шагом дается тяжко
Бесконвойному, - но пока что
Ближе к телу своя рубашка,   ближе к сердцу весна.

С нею горя как не бывало, -
Только звёзды да воздух талый
От костров.   Подсоби, ромалэ, -   доползти не смогу!
Кто бы мне на мой стон ответил?
Бог не пулею шельму метил -
Мимо шел он, да не заметил,    как заснул я в снегу...

Тридцать три ступени вверх,
Вниз - отвесная стена.
Если проигрыш - пятак,  выигрыш - алтын.
А неволя не для всех -
Прописная истина,
Для кого-то - повод быть   с волею на "ты".

Сентябрь 1998.

[bard]

 ДОРОГА

На стёклах, седых от пыли, пиши имена,
Выкуривай за ночь пачку  и жди эпилога.
Семь женщин тебя любили,  осталась одна, -
Она бесконечно просто  зовется – Дорога.

А ей – то леса, то степи, то чёрный остов
Заброшенного вокзала  да годы иные.
Одни оставляли пепел  сожжённых мостов,
А ты за собой оставил  мосты разводные.

А после ты будешь плакать  слезами вовнутрь
О том, что другой дорогой   полжизни протопал.
Душа твоя, как собака,  попросится в путь
По ржавым осенним листьям   к утиным протокам.

Уставшие от скитаний  вагоны скользнут
С оборванных рельсов в небо  и грянутся оземь…
Семь странных твоих свиданий,  семь верных разлук
Проводят тебя глазами   в последнюю осень.

Сентябрь 1998.

[bard]

 БЕЛАЯ  СИБИРЬ

Ледяным бураном замело дорогу,      
Ветром закружило, заложило грудь.
Встану утром рано, поклонюсь порогу,      
Отвяжу полкана и отправлюсь в путь.
То ли от Казани до Оби неблизкой      
Каторжным этапом хаживал уже,
То ли от сказаний о земле Сибирской      
Как-то неспокойно стало на душе...

   Белая Сибирь, золотая россыпь        
   По таёжным рекам отворись, не трусь!
   Белая Сибирь - сосны да морозы,        
   За Байкал навеки сосланная Русь.

Вьюга сердце дразнит. В небе ни алмаза,      
И не по плечу мне золото погон.
Тормозну на трассе дальнобоя-МАЗа, -        
Всё повеселее будет перегон.
А за перегоном - вновь пейзаж неброский,        
Сполохи, как будто свечи с алтаря.
Рядом с техталоном на стекле - Высоцкий:      
В золотых артелях помнят блатаря.

   Белая Сибирь, золотая россыпь        
   По таёжным рекам отворись, не трусь!
   Белая Сибирь - сосны да морозы,        
   За Байкал навеки сосланная Русь.

Ермаковы тропы, гати, буераки,        
Жёны декабристов, тот и этот свет,
Храмы да хоромы, бары да бараки -        
Всё перемешалось за пять сотен лет.
Вот и различаю, как в старинной книге,    
Знаки препинанья - знаками времён.
А ветра качают рваные вериги,          
И в тумане тает колокольный звон.

Октябрь 2000.

[bard]

 АМНИСТИЯ
Леониду Мончинскому

Потеплело, - и первыми листьями
Заиграли деревья, как цацками.
Тут и вышла Сибири амнистия
От весны в честь прихода на царствие.
Зашумели ручьи, и по-дружески
Вертухай улыбнулся, как водится.
И последний зэка Петр Якушинский
Стал с вещами на выход готовиться.

А ему говорят: «Не спешите,
Нет про Вас указания свыше.
Вы прошение, князь, напишите, -
Так быстрее начальство услышит».
А Якушинский перекрестился,
Опустился на нары устало
И сказал: «Я сюда не просился -
И отсюда проситься не стану».

Опустели сибирские рудники,
На вокзалах и в душах волнения.
В отпусках отдыхают сотрудники
Комитета Глобального Бдения.
И бредут с рундуками фанерными,
И в буфетах Тайшета и Невера
Пьют свободу стаканами мерными
Уцелевшие узники Севера.

Кто родился и жил огольцом там,
Словно птица с подрезанным сердцем,
Кто Колымским кольцом окольцован,
Кто татарином был, кто чеченцем, -
Как бы ни было время жестоко,
Каждый верил примете старинной,
Что приходит весна не с востока,
А из чёрной Омчакской долины.

В облака, как седой головой - в купель,
Белым голубем по ветру вешнему...
И шипел вертухай: «Это оттепель…
Скоро снова всё будет по-прежнему!»
Но сугробы темнели и рушились,
И весне присягали, как Истине.
Лишь последний зэка князь Якушинский
Не дождался великой амнистии...

Где-то «дело» его затерялось,
И чиновник его не коснулся.
А зэка придавила усталость, -
Он прилег и к утру не проснулся.
Вот и снится ему что попроще:
Обгоревшие в храме иконы,
Петербург и Сенатская площадь,
И Сибирь, и вагоны, вагоны...

Октябрь 2000.

[bard]

 ПАМЯТИ  ВАСИЛИЯ ШУКШИНА

Ставень скрипнет на ветру на осеннем,    
Птица крикнет, - я окно приоткрою.
Завтра будет у меня воскресенье,      
Завтра всё пойдет на лад, - пир горою.

Будет полный дом гостей - полной чашей,        
И гармоника округу разбудит,
Загуляет, запоёт да запляшет.      
Но меня в кругу весёлом не будет.

Я оставил все земные заботы,        
И веселье мне теперь - не веселье.
Я своё отгулевал до субботы,      
Я своё отвоевал воскресенье.

И стою один, а время проходит,      
Год за годом подрубая под корень.
И плывёт мой голубой пароходик      
В степь донскую, как в открытое море.

Побежать бы мне туда, на траве лечь,    
А до третьих петухов - в дом обратно.
Звякнет стремя у костра.   Тимофеич,      
Ты ли это, атаман, кровный брат мой?

Принимай таким, как есть, Бог с тобою!        
Срок подходит в облака окунуться.
Что-то зелье у тебя не хмельное:        
Не забыться, не заснуть, не проснуться...

Ставень скрипнет на ветру, протабанит      
Ночь сырую, как весло, засмеётся.
И душа, как мотылёк в стылой бане,        
В ковш с водою упадёт, захлебнётся.

Долго будет биться ветер осенний        
В окна тёмные с тоскою напрасной.
А потом придёт мое воскресенье        
С горькой ягодой - калиною красной.

Сентябрь 2000.

[bard]

 РЕЧКА  МАНА

Отсвистела белым снегом пО полю,   
Замерла февральская метель.
Значит, мне опять линять, как соболю,
И менять и шкуру, и постель.

Избежав охотничьего выстрела,
Холостой, матёрый, не хмельной,
Я на речке Мане баньку выстрою
На кордоне за Урман-стеной.

Посчитай, кукушка, мои годы, - сам
Я считаю десять лет за год.
Жизнь на масти Уголовным кодексом
Поделила весь честной народ...

Чем же ты, Расея моя бедная,   
Столько лет была так занята?
На пороге - полотенце белое,   
За порогом - зона, да не та...

Речка Мана, чистая да быстрая,
Возврати судьбе мои долги:
Сберегла от холостого выстрела,
Так теперь от пули сбереги.

Вот дорога, буреломом крытая,
Вот погост шиповником порос,
Вот гармонь да песня незабытая
Про Сибирь, про баньку, про покос.

Вновь тайга туманом, словно плащиком,
Укрываться станет по утрам,
И плоты сосновоборских сплавщиков
Поплывут по манским шиверам.

Коль «расческой» не согнула деревце
Надо мной таежная река,
Значит, есть еще на что надеяться,
Значит, жизнь не прожита пока!

Август 2000.

[bard]

 ПЕРЕСЫЛКА № 3/10

С юго-запада на юго-восток  
   отправляются мои поезда.
Без меня они уходят к тебе,  
   без тебя – обратно.
Там, на въезде в город Владивосток,  
   на Седанке чуть правее моста
Пустыри чернеют даже теперь,  
   как на солнце пятна.

Съела солнечное золото ржа.
   Шум волны да лай служебных собак
Каждой ночью разрывают мне грудь –  
   и всегда нежданно.
Снится мне усталый строй каторжан  
   и на сопке пересыльный барак,
За которым тлеют в общем яру    
   кости Мандельштама.

Владивосток, Вторая речка.  По Русской улице – и наверх
Опять ведут мою судьбу в колонне чёрной.
И мне бросается на плечи   мой волкодав – двадцатый век,
И я в его объятьях – вечный заключённый...

Где-то рядом – океан, и над ним  
   вьются чайки в паровозном дыму,
И последняя записка клочком  
   дыма канет в воду.
Пересылка – это значит, одним  
   с пароходом уходить в Колыму,
А другим, упав на ветер ничком,  
   обрести свободу.

Ветер! Веки не смыкает этап.  
   Ветер! Веры никому рядом нет.
Ветер! Ветошью костер отсырел,  
   так же подневольный.
До безумия, смертельно ослаб  
   ветром вырванный из века поэт.
До безумия без сна озверел    
   на ветру конвойный.

Владивосток, Вторая речка.  По Русской улице – и наверх
Опять ведут мою судьбу в колонне чёрной.
И мне бросается на плечи   мой волкодав – двадцатый век,
И я в его объятьях – вечный заключённый...

С юго-запада на вьюго-восток  
   сны мои сквозь пересылки летят,
А за ними – севера, севера    
   стелются годами.
Горсть махры да хлеба черствый кусок,
   да колючки над землей ржавый ряд.
И надгробьем у сырого костра    
   стынет серый камень…

Ноябрь 2001.

[bard]

 НА ПЕРЕСЫЛКЕ ВО ВЛАДИВОСТОКЕ
«Звёздный луч – как соль на топоре…»
О.Э. Мандельштам

Через семьдесят лет здесь от кладбища нет ни креста,
И от зоны транзитной – ни вышек уже, ни развалин.
Новый микрорайон, мокрый снег, и аллея пуста.
Возле школы торчит снеговик, словно гипсовый Сталин.

По словам очевидца, вот здесь находился тот ров.
Когда строили школу – играли в футбол черепами,
Матерились, водярою грелись у едких костров
И не знали совсем о поэте таком – Мандельштаме.

А тогда ведь ещё оставался тот самый карьер,
Где для стройки киркой вырубали из сопки по камню
В Колыму не попавшие зеки с печатью «каэр»,
В протоколах допросов оставив чернильную каплю.

Оставалось кирпичное здание с тех же времён,
На огрызках забора  колючая ржавчина тлела…
Нынче улица здесь Вострецова и микрорайон
Востроглазых домов. Им какое до прошлого дело?..

Только в полночь сырую, в декабрьскую полночь – услышь:
То ли ветер с залива ударит по пластику окон,
То ли где-то за стенкой заплачет соседский малыш,
То ли всхлипнет морская звезда в океане глубоком.

Это мы – фотокарточки жёлтые в профиль, анфас.
Это мы – восемь строк на обёрточной серой бумаге.
Это мы – через семьдесят лет – вспоминаем о вас
До морозной зари, до подъёма в тифозном бараке.

Ничего, ничего, всё проходит – и это пройдёт,
Сдует вешки-былинки и смоет былинные вехи.
И опять звёздный луч на солёный топор упадёт,
И воробушек снова, даст Бог, зазимует в застрехе.

Декабрь 2008.

[bard]

 ПО  ПРОХОДНЫМ  ДВОРАМ

По проходным дворам Владивостока    
         ткёт осень золотую паутину,
И отступают вечные туманы,  
         и чайки ошалелые кричат.
Сентябрь-художник школьной акварелью  
         дописывает в сумерках картину,
Где призраком Летучего Голландца    
         горит звезда, как эльмова свеча.

По проходным дворам Владивостока  
         между камней сырых и молчаливых
По лестницам скрипящим, словно трапы  
         причаливших навеки кораблей,
Проходит осень. И восточный ветер,  
         соединяя воды двух заливов,
За островами пожинает бурю,  
         как злаки с колосящихся полей.

Я прохожу сквозь выгнутые арки,  
         дворы проходят сквозь меня, как кадры
Отснятого когда-то кинофильма  
         о детстве и о сказочных морях.
Но в полночь в бухте Золотого Рога  
         возникнут паруса Чёрной Эскадры,
И задымит на рейде «Петропавловск»,  
         а рядом с ним – не сдавшийся «Варяг»!

И я увижу сквозь дымы Цусиму,  
         позор и пораженье Порт-Артура,
И красные знамёна над Сучаном,  
         и триколор, простреленный свинцом,
И в Спасске паровозной топки пламя.  
         И то, что пуля – всё-таки не дура,
Докажет мне конвой на пересылке  
         и новый век с ухоженным лицом.

По проходным дворам Владивостока  
         домохозяек греет бабье лето,
На бельевых веревках сохнут вещи,  
         попавшие недавно под тайфун,
И школьники поют о бригантине, -  
         и очень обнадёживает это,
Поскольку доброта – неизмерима,  
         а лиха, как известно, - только фунт.

Июнь 2003.

[bard]

 ВОЛЧЬЯ ПЕСНЯ

Едут сани долго-долго,
Целина их не пускает.
Седина не портит волка, -
Пот с боков и грязь кусками.

Ах, была бы непогода
Подобрее к волчьей стае!
У волков - своя охота,
Мы удачу наверстаем!

Мы за ней рванёмся молча
Семимильными прыжками.
Нынче наша воля волчья
Не обложена флажками.

Нас теперь не бьют из ружей,
Не стреляют с вертолёта...
Серый брат, кому ты нужен?
У людей - своя охота.

Едут сани, - и возница
Вожжи крепко сжал рукою.
И блестит луны глазница
Над чернеющей рекою.

Это наша волчья память
Догорает на закате,
Как флажки, живое пламя
Расплескав по снежной глади.

Было время - были песни,
Воздух был густой, как брага,
Были мы когда-то вместе,
Подставляли бок за брата,

Землю лапой теребили,
Колокольца слыша трели.
Но матёрых перебили,
А подранки присмирели...

Затерялся среди прочих
Голос, что казался вещим.
Сколько спето песен волчьих
На веку на человечьем?

Если волка ноги кормят,
Что питает его голос?
Непокорность горя в горле,
Снега наст да санный полоз...

Март 2003.

[bard]

 ДЫМОК

Возьму билет и снова одинок    
На верхней полке гряну храпака,
И паровозный серенький дымок    
Начертит вензель в небе - и пока!

И ничего не скажет проводник,  
Покрепче чай заварит от души,
А за окном поднимет воротник  
Сошедший на платформу пассажир.

И уплывет отбившийся от рук
Музей разлук и встреч - ночной вокзал.
Под рундуком колеса тук-тук-тук.
Жарь, машинист, не жми на тормоза!

Прощай, весна колымская, салют!  
Линяет зверь, - и я на юг слинял.
Жаль, что годами сдачу не дают,  
А то бы я червонец разменял.

На ветер трёшку, два - за просто так,  
Четыре года "куму" за ночлег,
А год за жизнь, а ей цена - пятак.
И новый срок - почти что новый век.

Один за всех и все за одного.  
Качают рельсы мой плацкартный дом,
И никому нет дела до того,  
Кто я такой, - спасибо и на том.

Апрель 2003.

[bard]

 СЕВЕРНАЯ  БЫЛЬ
(Песня на «Маске Скорби», Магадан)

Не то под блюз, не то под музыку Вивальди
Примчался ветер ко мне из Крыма.
Его душа – подбитый голубь на асфальте –
Вчера крылата, теперь бескрыла.
А от души бескрылой просто нету проку,
Вот и принёс он её в надежде,
Что хмурый северный наш край её утешит
И даст ей крылья, - и слава Богу.

Северная быль, сказка о земле,
Где ещё никто не бывал из нас,
Где в тумане плыть душам кораблей,
В море навсегда скрывшихся из глаз.

На северах из поколенья в поколенье   
Передаются ключи от рая.
Здесь миллионы душ нашли успокоенье,   
Земным этапом пройдя до края.
Навеки скованные вечной мерзлотою,   
Сжимая камень, как пайку хлеба,
Тела безвинно убиенных, глядя в небо,   
Под безымянной лежат плитою.

Ледяная даль, купол-горизонт,   
Сполохов спираль, белые дымы.
Снегом занесён, видит южный сон   
Золотой песок стылой Колымы.

Как понимаю я тебя, бродяга-ветер!   
Здесь время – лекарь, а срок – учитель.
Отсюда всё, что происходит на планете,   
Сто крат виднее, уж вы учтите.
День дольше века, что бы там ни говорили,   
А жизнь короче тропы к бараку…
Перо ломается, скрипит и рвёт бумагу   
Под парусами «Святой Марии».

Что же нам ещё Север нагадал?   
Взял наш самолёт курс на материк.
Помни и прощай, город Магадан!   
Осенён крестом твой скорбящий лик.

Май 2003.

[bard]

 РУССКИЙ  СЕВЕР

Океан где-то там далеко подо мной,
Облака норовят самолёт задержать.
Но я рвусь к северам, словно птица – домой,
И чем ближе снега, тем теплее душа.

Над Россией лечу невидимкой в ночи,
А Россия во мгле, как пятьсот лет назад.
Где-то красный петух во всё горло кричит,
Где-то новый пророк открывает глаза.

Там блестят топоры иноземных стрельцов,
Там из Углича колокол тянут в Тобольск,
Там балтийским ветрам подставляет лицо
Великан – бомбардир с детства скроенных войск.

Не двуглавый орёл, так снопы в кумаче,
А всё та же трава меж костей Соловков.
Золотой эполет под плащом на плече
У безродного старца. Да кто ты таков?..

Русский север, укрой одеялом следы
Уходящих на юг за святою водой.
Русский север, оставь каплю мёртвой воды,
Чтобы горечь убить в океане живой.

Птица может без сна и без пищи лететь,
Если знает, что там впереди – хорошо.
Человеку дано знать про жизнь и про смерть,
И что счастлив лишь тот, кто дорогу нашёл

От земли до небес и с небес до земли.
В этот радужный мост вбито столько гвоздей,
Столько рук сбито в кровь, чтоб увидеть смогли
Даже те, кто слепы, путь к далёкой звезде.

Вот он, Лобный помост четвертованных строк,
Вот он, бунт Пугача и есенинский смех,
Вот Высоцкого крик и взведённый курок:
У стрелка без лица хватит меди на всех…

Целься, враг мой, в прицел без прищура гляди:
Это зеркало, - сколь ни стреляй, всё в себя.
Самолёт мой – Пегас, не сдавайся, лети
К северам, к северам, от натуги сипя!

Повернулась земля с боку на бок, - и край
Одеяла поднял с ног Нагаевский крест.
Магаданский маэстро, прошу, поиграй
На колючей струне золотых этих мест!

Январь 2005.

[bard]

 ВЕТЕР  С  ВОСТОКА

Белый корабль под названьем «Надежда»
Ловит зюйд-ост парусами своими.
Значит, у нас всё в порядке, как прежде?
Белый корабль, оправдай своё имя!

Нас отучали надеяться долго,
В штормы бросали среди океана.
Ждали спасенья мы только с Востока
С солнцем, встающим из пены тумана.

   Ветер с Востока, в океане безбрежном
   Солнцем рождённый, разорви тишину!
   Ветер с Востока, на тебя вся надежда!
   От равнодушья  ты очисти страну!

Город портовый – весёлый, речистый –
Грозная крепость над русским Босфором.
Лезут по склонам  дома – альпинисты,
Нас, мореходов, встречают с укором:

Что же мы в трюмах везём из похода,
Бродим слепыми по белому свету,
Честь и отвагу российского флота
Сдав на металл за чужую монету?..

   Ветер с Востока, в океане безбрежном
   Солнцем рождённый, разорви тишину!
   Ветер с Востока, на тебя вся надежда!
   От равнодушья  ты очисти страну!

Тельник на ленты, сомнения – за борт!
Истину шторма принимая на веру,
Нам ли трусливо молиться на Запад,
К солнцу спиной повернувшись и к ветру?

Старый маяк  то ли веху, то ль вешку
Высветил там, где смыкаются воды.
Белый корабль, подари нам надежду
На то, что мы так же сильны и свободны!

   Ветер с Востока, в океане безбрежном
   Солнцем рождённый, разорви тишину!
   Ветер с Востока, на тебя вся надежда!
   От равнодушья  ты очисти страну!

Сентябрь 2005.

[bard]

 ДОБРЫЙ  ВЕТЕР

Шла волна штормовая
На лихой абордаж.
И, корабль раздевая,
Ветер рвал такелаж.
К чёрту брошены трапы,
Не спастись парусам.
Кто попал ветру в лапы,
Тот не вырвется сам.

Но капитан легко, без грусти
Сказал: "Идём наверняка!
Наш ветер - добрый, он отпустит
И не погубит моряка".

А на севере вьюга
Заметает следы,
И на трассе без друга
Два шага до беды.
Здесь на землю этапы
Лютый ветер бросал.
Кто попал ветру в лапы,
Тот не вырвется сам.

Но одинокий путник тоже
Не лыком шит - он шепчет всё:
"Мой ветер - добрый, он поможет,
И не погубит, а спасёт".

Время валко и шатко -
Из полона да в плен.
С Сеньки сорвана шапка.
А ветра перемен
Веселы и не слабы -
Пыль по нашим глазам.
Кто попал ветру в лапы,
Тот не вырвется сам.

Но кто беспечно душу тратит
На всех по строчке, он пропел,
Что ветер - добрый, он подхватит
И на волне, и на тропе.

С этой верой под сердцем
Ты живи - и дай Бог
Со своим ветром спеться
И не сбиться с дорог!
Отдавая швартовы -
Не отдать корабля!
Мы услышать готовы
Голос ветра: "Земля!"

Ведь капитан легко, без грусти
Сказал: "Идём наверняка!
Наш ветер - добрый, он отпустит
И не погубит моряка".

Март 2010.

[bard]

 МАГАДАНСКИЙ  МАЭСТРО
Памяти  В. А. Козина

Жил маэстро магаданский  в тесной маленькой квартире, -
За года сроков бессонных  от простора он устал.
Из родни своей цыганской  он один в огромном мире.
Плюс пять кошек, пианино,  горы книг да гулкий зал.

   Речушка Магаданка,  девчушка-хулиганка,
   Как мы не постарели   за долгие года?
   Речушка Магаданка,   ворожея-цыганка,
   Колючие метели   да тёмная вода…

Жил маэстро магаданский  в угловой пятиэтажке.
И соседи льнули к стёклам,  если гости из Москвы
К их соседу приезжали,  чтобы выпить по рюмашке,
И любезно приглашали:  «Приезжайте к нам и Вы!»

А он не ехал, он остался  навсегда в земле, с которой
Породнился его голос - и не раз ещё споёт
Над Сеймчаном, Карамкеном,  над колючкою знакомой,
Над погостом безымянным,  где вповалку спит народ.

   Речушка Магаданка,  девчушка-хулиганка,
   Как мы не постарели   за долгие года?
   Речушка Магаданка,  Бутырка да Таганка,
   Колымские метели   да тёмная вода…

Говорят, он был заносчив,  незнакомцев опасался.
А может, просто не старался  жить как все и петь как все.
Он хранил в душе, как ветер,  кротость русского романса,
В век эстрадной индустрии  позабытого совсем.

Март 2005.

[bard]

 БАЛЛАДА О ВЛАДИМИРЕ ВЫСОЦКОМ

Вот опять поэта кличут бардом
За его простой гитарный строй.
Он свой путь заканчивает стартом,
А стартует с финишной прямой.
И сладкоголосая эстрада
С хриплым его криком - на ножах.
Жизнь, как скоростная автострада,
Проверяет нас на виражах.

Всё не так, - поётся в песне старой,
Только струны все - одна к одной.
Вот шагает он - поэт с гитарой,
Запрещенный и полублатной,
Мимо скверов и трибун спортивных,
Где его афишам места нет,
Мимо зданий административных.
Время, где твой черный пистолет?
Или даже пули тебе жалко?
Ствол миниатюрен и ребрист,
Выстрелит беззвучно…  Зажигалка!
"Прикурите, гражданин артист!"

Он обиду, будто бы гранату
Без чеки, сожмёт: "Физкульт-привет!"
И по осевой, как по канату,
Полетит в авто на красный свет.
А гаишник-Время – тот, в стакан кир
Наливая, будет говорить:
"Нынче барда тормознул с Таганки…
Ох, и дал ему я прикурить!.."

Всё не так, конечно же, как надо,
Кодексам и визам вопреки.
И шумит в Москве Олимпиада,
И следят с Олимпа старики:
Всем раздали сёстрам по серьгам ли?
На сто первый – и дела с концом!
А на скользкой сцене стонет Гамлет
С черным ибрагимовским лицом, -
И нелепа мысль о лицедействе
Там, где фарс с трагедией "на ты".
Но нарушен распорядок действий,
И сметает занавес цветы…

Где бродили сплетни по базарам:
Мол, сидел, мол, снова водку пьёт,
Мол, жена - француженка недаром,
Мол, не даром - за деньгу поёт, –
Там от Магадана до Парижа
Из раскрытых форточек неслись
Песни, что бывали к жизни ближе,
Чем сама расхристанная жизнь.

Стёрта позолота, смыта сажа, -
Воинский салют, земной поклон.
Дальше будет только распродажа,
Бизнес предприимчивых времён.
Изваянье – Командор, Икар ли:
За спиной гитара, словно нимб,
Кони-крылья, - золочёный карлик,
Саваном спелёнатый, над ним…

Улеглись молва и кривотолки:
Хочешь – пей, а хочешь – песни пой.
Но опять из плена рвутся волки,
Сыновья опять уходят в бой!
Пусто место не бывает свято.
И кричит он, крик свой унося:
«Я вернусь! Мы встретимся, ребята!
Место встречи изменить нельзя».  

Июнь 1999.

[bard]

 ЧЕТВЕРТЬ  ВЕКА  БЕЗ  ВЫСОЦКОГО

В этом мире, где запросто могут убить,
Как за песню, за волчий вой,
Есть такая простая работа – ходить
С гордо поднятой головой.

Там, где первые робкие делал шажки
Твой волчонок, а нынче – вожак,
Как и прежде, алеют повсюду флажки,
А над ними – один общий флаг.

Нынче флаг на три цвета, три полосы вновь –
Белый снег и небесная синь,
Только всё-таки третья по-прежнему – кровь.
Что ж, кривая, давай выноси!

И надтреснутый голос упасть не даёт
Влёт подрубленной кем-то стране.
Не осталось волков…  Но охота идёт:
Видно, скучно стрелкам в тишине.

Меж Америк и Африк, Японий, Канад
Вновь мотается призрак с ружьём,
Зорко смотрит он – кто там ступил на канат
Вслед за голосом, как за вождём.

Наши ангелы, брат мой, заждались в раю,
Подсыпая нам порох в табак,
Ведь великая страсть – постоять на краю
Никому не даётся за так!

Приглашала чума на изысканный пир,
Предвкушая падение ниц.
Сколько было отравленных ею рапир
И пожатий гранитных десниц,

Сколько было друзей и заклятых врагов!
Дай им, Боже, по чаше вина!
Только жаль, что в лесах не осталось волков, -
Четверть века в стране тишина…

25 июля 2005.

[bard]

 БАЛЛАДА  О  ТЁМНОМ  РАЕ
«Вдоль обрыва с кнутом по-над пропастью пазуху яблок
Я тебе принесу, - ты меня и из рая ждала…»
В.С. Высоцкий

Начинаю с нуля – не от райских ворот, не от вахты,
За которой в снегу – души тех, кто рискнул на побег,
Чьи худые тела замостили кандальные тракты,
И кому вечный сон – этот чистый нетающий снег.

Я начну не с того. Я в глазах твоих вижу начало
Или пропасть свою – сам не знаю, лечу наугад.
Вот и птица в ночи мне тревожно «Окстись!» прокричала.
«Нету яблок в раю! Поворачивай, парень, назад!»

Да и то: позади – дом какой-никакой, хата с краю.
Там с икрою бадья, самогон и у пирса баркас.
И чего бы не жить? Лет за сто притащился бы к раю –
Потихоньку, как все, в ком огонь потускнел да погас…

Проку с этих огней! Прометеев никто добрым словом
Не помянет из тех, кто к потёмкам от века привык.
Ослепят, а потом - снова тьма беспросветным покровом…
Прозвенят, а потом - сброшен колокол, вырван язык…

Кони в стойле храпят и опилки копытами роют.
Им бы волю, коням! Да и мне бы свой ветер найти.
Эта боль на круги возвратится ненастной порою,
И я вспомню тебя, - это будет начало пути.

Больше нечего ждать. Нету яблок в раю – и не надо! -
Не за сладкую жизнь рвал я жилы и грыз удила.
За тепло твоих глаз мне не жалко ни рая, ни ада.
Как же мне столько лет твоего не хватало тепла!..

И они понесли, вороные мои, удалые,
Вдоль по зимнику, вверх по застывшей молочной реке –
К райским кущам – туда, где на вышках стоят часовые,
Где не жалуют нас и стреляют по первой строке.

Пуля вырвала клок из души. Изменив место встречи,
Кони рвут напрямик. Вот ворота разбил коренной.
А в раю темнота, словно пёс, навалилась на плечи,
Чьи-то тени вокруг обступили сплошною стеной.

Вот какой этот рай – для незрячих, немых да убогих.
Здесь хоть криком кричи – ни души не разбудишь вовек.
Без живого огня в олимпийском спокойствии боги.
Лишь охрана не спит, - у Петра невозможен побег.

Хлещут ветки меня по лицу, словно чёрные плети.
Как поэт говорил, «с яблонь дым» - погорели сады…
«Разговоры в раю!» Я молчу. И сквозь яблони эти
Вдруг увиделся свет, - тёплый свет! – и зажгла его ты.

Я тебя отыщу, отвоюю у тёмного рая,
Брошу в сани – и прочь! Колея – путеводная нить.
Пётр-апостол вослед перекрестит, ключами играя,
И отпустит грехи, и прикажет: «Стрельбу прекратить!»

Мы вернёмся туда, где ветра паруса наполняют,
Где дорога легка, где янтарь в серебре – зимний свет.
Вот и мне 42. Вот и я лошадей погоняю
И стараюсь успеть за последней любовью вослед.

Январь 2010.

[bard]

 САНИТАРНЫЙ  ПОЕЗД

На сибирских полустанках –
Ни кола и ни двора,
И летала с гор на санках
Боевая  детвора.
Головой качали деды, -
Уголёк опять в цене
За полгода до Победы
В самой огненной войне.

А инвалид махорку бережно завёртывал,
Одной рукой «катюшей» щёлкал, смаковал.
Так мы курили в декабре сорок четвёртого
На старых шпалах возле озера Байкал.

Три аккорда, гриф гитарный,
Начинаю с ноты «ля».
Ехал поезд санитарный
На восток в госпиталя.
А война ползла на запад
По истерзанным полям,
По артиллерийским залпам,
По сожжённым деревням.

По сводкам Совинформбюро в газете «Правде» я
Своих искал – куда продвинулись уже.
И пела, радовала их Шульженко Клавдия
«Платочком синеньким» на новом рубеже.

Хлеб в тылу чернее глины,
Горек, словно дикий мёд.
Под ребром осколок мины
Спать ночами не даёт.
Омулёвая ушица.
Широка родная Русь.
Дай водицы, медсестрица, -
Если выживу – женюсь!

А я теперь, конечно, непременно выживу,
А повезёт – ещё успею взять Берлин,
И добрым словом вспомню там девчонку рыжую,
Что в кипяточек нам бросала сахарин.

Дымка снежная витала,
Флаг над площадью алел,
Грозный голос Левитана
С каждой сводкою теплел.
А в вагоне пахло потом,
В окнах – сопки да кедрач.
С Новым сорок пятым годом
Нас поздравил военврач.

Луны осколочек под сердцем зашевелится, -
Перекурю – и станет легче на душе.
Промчится поезд, - и вослед махнёт метелица
Платочком синим на далёком рубеже.

Декабрь 2006.