Звезды шансона: ведущая рубрики - Яна Счастливцева
ВЛАДИМИР ЛИСИЦЫН – МУЗЫКАНТ ВНЕ ФОРМАТАВладимир Лисицын не любит, когда ему диктуют свои правила и условия. Возможно, из-за этого он в какой-то мере находится в опале, в том числе и среди некоторых радиостанций России. Дух независимости и абсолютное стремление к свободе помогают поэту и музыканту творить свои песни, отличные от многих.
Детство хулигана– Владимир, расскажите о себе.
– Родился в Москве, был вторым ребенком в семье. Годом раньше на свет появилась моя сестра, Лена. По рассказам мамы, папа ждал вторую дочь и предупреждал, что если появится сын – то он затолкнет его обратно. Но мое стремление жить оказалось сильнее отцовской воли. С шести лет я уже курил и плевался, как тогда было модно, сквозь расщелину в передних зубах.
Детский сад В нашем доме, в соседнем подъезде, была «малина», там собирались настоящие блатные. Эта хата принадлежала семье Андреевых. Я дружил с Андреевым-младшим, Олегом. У него уже в восемь лет была на руке наколка в виде буквы «О». По тем временам, это было очень круто. Его старший брат, Андрей, за свои двадцать с лишним лет успел побывать на зоне и всем своим видом давал понять, «кто здесь хозяин». Иногда встречаю на улицах мелких хулиганов-беспризорников и думаю, какой ужас, а ведь я когда-то был таким же, только из дома не убегал.
Моя мама, чтобы прокормить семью, работала в три смены на хлебозаводе, жгла и резала в кровь ладони о конвейерные печи, а папа пил горькую. Уже потом, когда отца не стало, мы с сестрой случайно наткнулись в его вещах на копию судебного заседания по уголовному делу, из которого следовало, что «Банда Лисицыных держала в страхе в 1956 году все Сокольники». Было их тогда три брата. Отец – младший. Когда его не стало, мне было уже пятнадцать лет... Учился плохо. Когда перешел в третий класс, педсовет настоял, чтобы меня перевели учиться в интернат для слабоумных детей. Мама тогда не поняла причин и согласилась. Естественно, с первого же дня я стал там отличником. Родителей не допускали, но маме каким-то образом удалось устроиться туда работать на кухню, чтобы быть поближе ко мне. Через два месяца она меня практически выкрала из этого интерната.
В пионеры меня принимали насильно, в последнюю смену, так как я не хотел им быть. Просто – по нашим уличным законам – быть пионером считалось, мягко говоря, не правильно. Однажды, когда мне было 10 лет, родители поймали меня с сигаретой. Мне было стыдно, и я дал слово, что курить больше не буду. Слово сдержал и до двадцати двух лет не курил вообще. Благодаря отцу я психологически закодирован на всю жизнь от алкоголизма. Что такое отец-алкоголик, знаю не понаслышке и никогда не позволю, чтобы мой ребенок узнал тоже самое.
ПсихВы служили в армии?
– Да, сам явился в военкомат и попросил, чтобы поскорее призвали. Вместо этого меня чуть не забраковали и влепили полгода отсрочки. Подозревали, что у меня хронический пиелонефрит, и прогнозировали, что максимум смогу дотянуть до двадцати восьми. А я здоров как бык! Мама в шоке, меня кладут в больницу на обследование, а потом выяснилось, что просто перепутали анализы.
В армии В начале я попал в учебку, в Баку. Там готовили сержантов. Я по своим принципам сержантом быть не захотел. Попал в госпиталь. Когда поправился, меня отправили в Кутаиси, в танковую дивизию. Эта дивизия славилась разжалованными офицерами. По дороге я познакомился с бойцом, он возвращался из дисбата дослуживать. Мы подружились, и до части он меня донес на себе, потому что всю дорогу мы пили коньяк, который нам подарили гостеприимные жители Тбилиси. На следующий день ко мне подошли туркмены и приказали вымыть полы в помещении. Я и устроил с ними потасовку. Уже потом выяснилось, что это были деды. Они подумали, что я псих, и больше ко мне не обращались.
– Чем занимались потом?
– После возвращения домой сразу же пошел работать. Сначала вернулся на предприятие, в котором работал до армии. Но в перестройку зарплаты упали до нуля, и я через полгода уволился. Ну а дальше закрутилась, понеслась жизнь моя с непредсказуемой судьбой… Художник, токарь, слесарь, грузчик, рыночный барыга – кем только ни приходилось быть. В начале 1990-х помог одной подруге разработать эскизы миниатюрных картинок, как выяснилось, для ногтей. Она сгребла меня в охапку и привезла в одну американскую фирму, расположенную в Москве. Там люди посмотрели на мои почеркушки, и сказали, что такого художественного уровня нет. Я мог с ходу нарисовать портрет или пейзаж в миниатюре очень точными линиями. Многие не верили, что я рисую без микроскопа. Мне предложили работу инструктора, стабильную зарплату и поездку в Штаты, где я должен буду завоевать золотую медаль. Штаты мне были до фонаря, но я посмотрел на тех девушек, которые пришли учиться, и сразу же согласился. Потом увлекся татуировками и до сих пор обкалываю народ.
Продолжая путь поэта–Когда начали заниматься музыкой?
– В пятнадцать лет – научился играть на гитаре в пределах дворового спроса и стал сочинять песни. Вы не представляете, как я мечтаю выкинуть на помойку свои ранние песни, но сестра забрала их себе и хранит, как зеницу ока. Самые первые песни я писал для нее. Когда ушел из жизни Владимир Высоцкий, я пообещал себе и своему другу детства, что буду продолжать путь поэта.
Я ненавидел тот строй, который существовал в стране. Когда, наконец-то, в который раз, но уже по-настоящему умер Л.И. Брежнев, первое, что я сделал, вернувшись домой с практики, – включил Высоцкого на полную громкость и распахнул окно. Таким образом я мстил за смерть официально не признанного поэта и злорадствовал по поводу «бессмертия» вождя.
Театр Луны. 1994 г. Песни закомплексованных уркаганов– Как вы относитесь к сегодняшним исполнителям шансона?
– То, что сейчас поют многие взрослые дядьки, вызывает во мне если не отвращение, то, как минимум, ироническую улыбку. Особенно если весь альбом посвящен каторжанским страданиям, но при этом, кроме эмоциональных голосовых пассажей и утробного рева в микрофон нет ничего ни в музыке, ни в поэзии. Мне это напоминает самодеятельность закомплексованных людей, которые за счет хотя бы таких песенок пытаются завоевать уважение среди бывалых, знающих людей. Многие «мегазвезды» рассказывают о том, как они талантливы и по каким понятиям, типа, правильно живут. Просто какой-то кружок несостоявшихся уркаганов.
– В вашем творчестве присутствует сочетание шансона и рока, не шокирует ли это публику?
– Я не знаю, хорошо это или плохо. Хотя чем тут можно шокировать? Разве ж только тем, что есть еще, оказывается, талантливые люди, которые могут сочинить такие красивые, не похожие на большинство мелодии...
– Чем ваши песни отличаются от большинства?
– Может быть, тем, что я никогда не писал в угоду, всегда вопреки. Вопреки запретам, вопреки форматам, вопреки любому режиму, вопреки любому своему состоянию. Никогда не подгонял песню под временной формат. Если она звучит пять минут или семь, значит, так тому и быть, хотя я заранее знаю, что ни одна радиостанция не поставит ее в эфир. Московское «Радио шансон» на одну из моих песен написало, в качестве критики: «…песня без припева». Они просто не знают, что песни бывают без припевов, а я это знаю. Вот, как минимум, одно точное отличие от большинства.
– Самый запоминающийся концерт.
– Дело было на Арбате, в 1987 году. Не было денег и мы с другом решили заработать песней. Капал дождик, Арбат был практически пуст. Мы забрели под какую-то арку, я лениво расчехлил гитару и запел в пустоту. Через пятнадцать минут арка оказалась забита до отказа, кто-то уже тащил с соседнего двора скамейку, на которую меня водрузили как памятник. Не отпускали даже после того, как весь репертуар был исчерпан. Вдруг появились двое рослых, в серых костюмах, коротко стриженых господина. Я понял, что петь надо как можно дольше, ибо, скорее всего, это были последние минуты моей свободы. В мыслях попрощался с родными и близкими, представил себя окровавленного в сыром подвале НКВД, потом представил бесконечный заснеженный тракт Москва-Колыма и пел до посинения. После пяти часов концерта я понял, что лучше умереть хоть в гестапо, но только больше не исполнять в десятый раз одно и тоже. Народ покидал арку, и только эти двое стояли рядом и чего-то ждали. Вдруг один из них обратился ко мне с просьбой, чтобы я дал гитару его другу, дескать, пусть он тоже попоет. Когда выяснилось, что парни действительно умеют петь, концерт возобновился, и народ потянулся обратно. Я вздохнул с облегчением. Ребята оказались приезжими и заехали на Арбат чуть ли не с экскурсией.
– Вы выступали на зоне?
– Прошлой осенью вместе с Геннадием Вяземским – мы самостоятельно собрались и поехали по Смоленщине. Были зоны на которых мы вообще оказались первыми из шансонье, так как там очень суровый допуск. Нам почему-то сделали исключение. На последнем концерте, на «двушке» строгого режима, офицеры да и сидельцы заверили меня, что если вдруг я попаду к ним на срок, то встретят они меня как родного и жизнь обустроят по высшему разряду. Я их, конечно же, поблагодарил, но сказал: «Уж лучше вы к нам».
«Страшно – не сойти с ума от срока»– Не кажется ли вам, что песни шансона, и ваши в том числе, могут побудить человека связать свою жизнь с криминалом?
– Побуждают на преступление не песни, а сериалы типа «Бригада», «Парни из стали» или «Зона» – сериал, в котором тюрьма показана так, словно это лечебный профилакторий закрытого типа. Даже мне, не сидевшему, и то очень многое кажется сомнительным в подобных «мультфильмах для взрослых». Что ни персонаж – то герой. Почему не накуролесить, если «там» такая лафа. Мало кто задумывается о том, что обстановка – не самое страшное, страшно – не сойти с ума от длительности срока. Я знаю людей, которые могли бы написать правдивый сценарий. Уверен, что для многих после этого не осталось бы никакой романтики от увиденного...
Правильно кто-то сказал, что не встречал еще человека, который после концерта А. Розенбаума побежал бы на гоп-стоп.
– Происходило ли что-нибудь криминальное в вашей жизни?
– Я не сидел, но по молодости привлекался. Ничего геройского. В начале 1990-х мне влепили два года принудительно-исправительных работ по статье 218, часть 2 («Незаконное хранение и ношение холодного оружия») плюс еще два года спокойной жизни, чтоб никого даже плохим словом не назвал. Времена были смутные, я работал торгашом на рынке, в качестве самообороны носил с собой нунчаки. Крутил их профессионально лет с семнадцати. Вот меня и замели при проверке документов. Я к суду даже не готовился, так как мне в кутузке сказали, что отделаюсь штрафом, а когда зачитали приговор, то от возмущения чуть еще себе срок не накрутил. В общем, успел в течение двух дней положить трудовую книжку в одну контору, подал на пересуд и убедил «их честь», что пусть вычитают деньги из зарплаты. С тех пор даже гвоздя в карман не кладу.
С дочерью «Мне нечего стыдиться»– Лисицын – это ваша настоящая фамилия?
– Да, я специально не стал вешать себе никаких погонял. Во-первых, в память о своем отце, а во-вторых, стыдиться мне нечего. Я не блатной – я поэт.
– С кем из исполнителей вы бы ни за что не согласились работать или общаться?
– Я не понимаю, когда кто-то заявляет о том, что с кем-то он не станет выступать на одной сцене. Можно подумать, без твоего участия концерт сорвется. Думаю, что такие заявления принадлежат неудачникам или бездарям. А когда ему деньжат побольше предложат, то он вроде бы и не такой принципиальный. Один «звезда шансона» заявил, что он, приезжая на зону, ставит перед администрацией условия, мол, вот «этих» не пускать слушать его гениальные песни, а вот «тех» впускать. Что за бред? Многие входят на сцену, словно в хату, приветствия всякие, по понятиям. Потом так же уходят, все загадочные, мол, «жаль, что вы так и не поняли всех моих страданий». Потом начинаются закулисные терки, кто кому чего сказал, кто сколько песен спел: «А почему он три песни, а я только две?».
– Некоторые шансонье говорят, что хорошо бы шансон запретить...
– Говорят об этом только бездари и случайные люди. Те, кто пришел заработать деньжат, поэтому их песни мало кого интересуют. Запрещать ничего не надо, надо просто перестать стесняться называть вещи своими именами. Пока в шансоне поднимается бокал за «ресницы шикарные» (да простит меня Миша Шелег), пока люди пытаются петь диарейными голосами о каких-то маразмах приблатненой жизни, пока «баран Хабибуллин» летает на космических орбитах «Радио шансон» (с претензией на юмор), я могу спокойно продолжать писать песни. На их фоне я становлюсь лишь заметнее и убедительнее. Севастьянов, царствие ему небесное, вообще в последнее время, брал одну лишь «долбежку». Вы посмотрите, ведь после гибели М. Круга, наступил какой-то вакуум. Нет лидера! Есть понты и самореклама. Потому что настоящие талантливые люди не умеют ходить и умолять. Я, например, вообще не пробивной. Лучше кому-то помогу, а за себя просить – стыдно.
На презентации у Сергея Волоколамского – Реально ли талантливому, но бедному исполнителю сейчас пробиться на сцену, стать популярным?
– Конечно, реально, только не при жизни. Столько вокруг бездарей, у которых есть и деньги, и связи, что просто некогда заниматься какими-то безденежными талантами. Я, например, уверен, что буду очень популярен, но уже потом. Хотя и теперь мне вполне достаточно популярности.
– Что, на ваш взгляд, необходимо привнести в шансон сегодня?
– Я бы половину выкинул. Это как тот хлам, который копится на антресолях, думаешь, что он когда-то пригодится, а в результате – антресоль отрывается, падает на голову, и вот уже ничего не нужно…
Фото из архива В.Лисицына.
В следующем номере читайте интервью с Виталием Волиным.
Оставайтесь с нами!
